В Большом, наконец-то, состоялась одна из самых шумных за всю его историю оперных премьер. Поставили «Детей Розенталя» Леонида Десятникова и Владимира Сорокина. Вся та муть, что этот процесс сопровождала, только на первый взгляд выглядит смехотворным фарсом и нелепым повторением 1936 года с его «сумбуром вместо музыки». На самом деле вскрылся ряд вполне реальных гнойников в извечном треугольнике Художник – Власть - Народ. Власти, в принципе, было не до оперы, но скандал вокруг нее – отличные декорации для подкопа под Швыдкого. Не было бы Сорокина, обошлись бы пресловутыми остатками колоннады, которые злые люди хотят выгрести из недр реставрируемого Большого театра, для того чтобы удобнее было их дурацкие декорации доставлять на сцену. Эти игры неприятны, циничны, но понятны – очень уж о больших суммах и большом влиянии идет речь.
Другое дело народ – особенно тот, что в лице депутатов. У них, похоже, все было совершенно искренне. И эта невежественная искренность, совершенно не стыдящаяся своей невежественности, даже, напротив, бравирующая ею, - это просто удар под дых. Уж вроде сколько лет существует, скажем, фестиваль «Золотая маска», вон, рекламой вся Москва завешена, сколько там всегда обсуждается тонких художественных проблем. А вот широкая наша общественность все равно не знает, что главный автор оперы – это вообще-то композитор (по крайней мере, так считается последние лет двести), в данном случае - вполне культовый, что автор спектакля – это вообще-то режиссер, и что поставивший «Детей Розенталя» Эймунтас Някрошюс – это вообще наше все. Ну, не совсем наше, конечно, а литовское, но, в любом случае не для того сюда приехавшее, чтобы выслушивать загадочные и зачем-то публикуемые на первых полосах газет обвинения в смешении «постмодернизма и конструктивизма». В принципе, это бесстыдное выставление напоказ собственных довольно-таки элементарных раздумий - и есть самая что ни на есть интеллектуальная порнография.
Между тем, забавно, что в шумихе вокруг оперы вообще забыли про режиссера. А он натворил такого, что, собственно, оказался едва ли не главным, во всяком случае – самым заметным героем во всей этой истории. Текста-то сорокинского - остроумного и абсолютно вегетарианского - из-за традиционно плохой оперной дикции все равно не слышно. Музыку Десятникова слышно, но она такая приятная, понятная и заводная, что, несмотря на все зашифрованные в ней хитроумные ссылки на сочинения оперных и советских композиторов, глотается без дополнительного разжевывания. Вообще, музыка, причем, очень удачно и эмоционально истолкованная дирижером Александром Ведерниковым, - это самый мощный, доступный и безотказный элемент проекта, который гарантирует ему выживаемость.
Режиссура сильно осмелевшего в оперном деле Някрошюса («Дети Розенталя» по сравнению с его первой робкой оперной работой – идущем в Большом вердиевским «Макбетом» - просто небо и земля) ничего особо не гарантирует. Она занимает, веселит, удивляет, нервирует, даже раздражает и очень отвлекает от понимания того, что задумали авторы оперы. С партитурой Десятникова и Сорокина Някрошюс обошелся примерно так же, как те – с пущенными в дело первоисточниками (в опере, как было известно еще задолго до премьеры, речь идет об искусственно выращенных в Советском Союзе Вагнере, Чайковском, Мусоргском, Верди и Моцарте, которые, соответственно, изъясняются на своеобразном миксте из разных оперно-песенных стилей).
Соцартовскую рефлексию композитора и либреттиста режиссер отрефлексировал на свой лад, не оставив от нее камня на камне. Символы нашего недавнего прошлого, над которыми слитным унисоном смеются и плачут Десятников с Сорокиным, для Някрошюса ничего не значат. Точнее, значат, но совсем не то, что для нас. Някрошюс, конечно, - наше все, но в этом смысле – не наш человек, и слава Богу. Сталинского галифе и грязного бомжатника трех вокзалов, о которых идет речь в опере, от него не дождешься. Все эти нехитрые и близкие радости, которые доставили бы столько счастья, скажем, популярному оперному режиссеру Дмитрию Бертману, он сделал хитрыми и чужими, сильно усложнив понимание нового оперного творения, но и сообщив ему дополнительную глубину. Товарищ Сталин говорит из динамиков детским голоском, в который вмонтированы вставки со знакомым кавказским акцентом – это не тиран, а всего лишь беззлобный материал для режиссерской фантазии. Трехвокзальные проститутки повиливают попками, одетыми в какие-то белые паралоновые панталоны – эдакие стилизованные крутобедрые русские красавицы, словно бы специально выпущенные на сцену, чтобы высмеять наивное депутатское ханжество. А пятеро искусственно выращенных композиторов-классиков – на первый взгляд, уроды уродами, издевается вроде бы над ними Някрошюс, как может. А на самом деле, просто людей из них делает. В тихой кульминации финала, после карикатурного отравления всех главных героев водкой с крысиным ядом (выживает только Моцарт, у которого иммунитет, но его возлюбленная, экс-проститутка Таня - мертва), Някрошюс вдруг вытаскивает из зрителей все сильные, простые, нерастраченные и стыдливо запрятанные чувства – такие как жалость, страх смерти, тоску по несостоявшейся любви - и этим, кажется, немного примиряет свое перпендикулярное прочтение с намерениями Десятникова и Сорокина.
Легко, впрочем, представить, что когда-нибудь у этого произведения будут и другие прочтения. Так как очевидно, что четвертая по счету опера Леонида Десятникова принадлежит к самым удачным его вещам и однодневкой явно не является. Увы, вместе с ней в историю музыки неизбежно войдет имя некой молодежной организации, и с этим вряд ли что можно сделать. Но, в конце концов, «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича тоже никак не может избавиться от известинской статьи 1936 года, и ничего, неплохо себя чувствует. И, в конце концов, нет худа без добра – скандал вокруг «Детей Розенталя» активизировал не только сами понимаете кого, но и ленивых порядочных людей, которые теперь считают своим долгом сходить в Большой театр и почувствовать себя гражданами. Совсем неплохо для оперы, которую принято упрекать в умирании, а она возьми да и стань живым, актуальным искусством.
|
