Историй всего - да, спасибо - четыре. Первая - о трансформациях. О том, что вот ты сейчас - человек, а потом станешь собакой, или вообще пушечным мясом. Или вот был хлебом, а стал куклой. Или был живым, а стал мертвым. Или, в конце концов, работаешь проституткой, а говоришь, что продаешь японский аппарат для производства счастья. Ложь - это тоже история о трансформациях. Встретились, к примеру, в глухое время ночи какие-то люди в баре. Один торгует мясом, а утверждает, что поставляет минеральную воду на президентский стол. Второй настраивает рояли и вообще Сергей Шнуров, а говорит, что занимается сверхсекретными разработками по клонированию, и что устойчивее всего клоны, состоящие из четырех человек. Третья только что с ночной работы, и врет именно что о японском аппарате. На следующий день проститутку срочно вызовут на похороны сестры. А героя Шнура заметут за преступление, которого он не совершал, а мясник будет сидеть за столом в огромной квартире посреди собачьих статуэток и слушать сумасшедшего отца. Реальность начнет распадаться, но распад этот окажется таким обыденным, что и заметишь не сразу. Трансформироваться, распадаться, превращаться в неживое может и человеческая жизнь, и сам человек, и, конечно, язык, и об этом лучше спросить Владимира Сорокина, специалиста по распаду языка. Он же - автор сценария фильма "4".
И поэтому вторая история - о собственном аде, у некоторых он называется родиной. Приехав на похороны сестры в богом забытую деревню, проститутка попадет в мир безмозглых старух, зарабатывающих на жизнь выпечкой и пережевыванием хлеба. Умершая сестра лепила из этого жеваного мякиша кукол, их продавали, тем и жили. А теперь в деревне из молодых остался только страшный мужичок, сделавший из своего носатого лица предсмертную маску и нацепивший ее на всех недоделанных кукол. А старухи зарезали поросенка, напились, начали раздеваться, мацать друг друга за сиськи и петь песни. А тот мясник из бара не захотел переехать собачку и сам сдох. А Шнура послали в Чечню. Вдумайся в эту басню, зритель, и тебе станет не по себе. Мало того, что люди в "Четырех" кажутся не совсем живыми, так еще и адские псы лезут из всех щелей картины, они воют, визжат, лают, как перед последней битвой, жрут хлебных кукол, бессмысленно пялятся позолоченными глазами, дворняжки Гекаты, Керберы, стерегущие не вход, но выход. Сестер-близняшек, кстати, было четыре - то ли ложь о клонах стала реальностью, то ли никакой лжи и не было.
Однако же третья история - об излишестве. Фильм отчетливо делится на две части: первая, камерная, почти театральная, следит за мелким личным адом каждого из троих героев. Вторая - за его разрастанием до ада глобального. В какой-то момент режиссеру, Илье Хржановскому, становится настолько интересна одна из рассказываемых историй, что на остальные он забивает и следит лишь за этими хармсовскими падающими старухами. Во время показа фильма на каннском кинорынке люди выходили с бесконечной сцены старушечьей оргии; выйдя, говорили: "Возможно, это будет очень хороший режиссер, если научится останавливаться вовремя". Картина получила главный приз прошлого Роттердама, ее взяли на несколько десятков международных фестивалей, а Хржановскому неохотно выдали на "Кинотавре" приз за режиссуру - хотя могли бы и по морде, настолько мэтрам и критикам не понравилась идея "Четырех", как они ее поняли. Сам режиссер уже привык к обвинениям в нелюбви к Родине, издевательстве над Родиной и особом цинизме, с которым он Родину подпаивает и снимает в голом виде. Привык он и к определениям "очень смело", "диагноз общества" и "идеологически неприемлемо" (так о фильме сказало жюри "Кинотавра"). Но если при нем заикнуться о том, что первая часть фильма слишком отличается от второй по стилистике, и вообще первая - лучше, Хржановский превращается в ядовитого монстра и объясняет, что вот ему интересно разговаривать с человеком, интересно, а потом вдруг становится неинтересно, потому что он все про этого человека понял. То есть, видимо, сначала ему были интересны все персонажи, а потом он отснял в этой деревне такой материал, что все остальное на этом фоне померкло. Старухи вспухли, увеличились в объеме, начали раздеваться и петь, и этот адец оказался для создателя картины удивительнее любых других, потому что про этих людей ему ничего не понятно. Вот почему фильм "4" настолько перекошен, вот почему режиссер никак не может разобраться со старухами, а остальных своих персонажей бросает почти сразу: для интеллигентного московского мальчика Хржановского деревенские старухи - экзотика, материал новый, неисчерпаемый, почти непознаваемый. А мясоторговец, или маниакальный аккуратист, или Леня Федоров, настраивающий рояль, или Алексей Хвостенко, рассуждающий о судьбе, или, наконец, интеллигент, становящийся пушечным мясом, - это нормальные городские персонажи, про них все понятно уже на пятой минуте разговора, они состоят из Фрейда, Маркса, местной версии нетленки и водки. С другой стороны, чем еще заниматься художнику, как не исследовать непознаваемое. А выдавать зрителю только итог исследования, а не весь процесс, Хржановский пока не умеет.
Потому что четвертая история... четвертая... ну...
А историй-то всего 3,1415. И здец.
|
