Российская премьера «Мюнхена», снятого по журналистскому расследованию Джорджа Джонса под названием «Возмездие», стартует в разгар зимних олимпийских игр в Турине. Трагедия, о последствиях которой Спилберг рассказывает на протяжении почти трех часов, разыгралась летом 1972 года, но тоже на олимпиаде, проходившей совсем недалеко от северной Италии. А если добавить, что меньше, чем через полгода Мюнхен примет участников и гостей мирового футбольного первенства, то вместо слова «Возмездие» на обложки наводнивших рынок пиратских DVD стоило бы поставить «Предупреждение».
Дерзкая акция по захвату израильской олимпийской команды, предпринятая боевиками террористической группировки «Черный сентябрь», раз и навсегда разрушила сказку о миротворческом, почти священном статусе олимпийских игр. Впрочем, последователи Эдварда Саида скажут, что нечего было ждать от палестинских террористов соблюдения тех конвенций, которые как были для них пустым звуком, так и остались им по сей день. Олимпиаду придумали древние греки, возродили тоже, прямо скажем, не арабы, так что претензии с позиции репрессивного в своей основе европоцентричного гуманизма не принимаются. А не воспользоваться тем, что олимпийская деревня не охранялась, мог только круглый идиот. Тогда почти ничего не охранялось: мир веселился и спаривался, курил марихуану и слушал рок-н-ролл, не обращая внимания на то, что многие его герои уже захлебнулись собственной рвотой.
Боевикам помогли перелезть через ограду припозднившиеся американские спортсмены, и Спилберг в деталях показал акт этой насквозь символичной помощи. Двоих израильтян, начавших, как говорят в народе, залупаться, убили практически сразу. Правда, одного из них еще помучили, предварительно прострелив скулу. Девятерых взяли в заложники, а наутро потребовали освободить всех арабов, томящихся в израильских застенках, и заодно с ними – лидеров RAF Ульрику Майнхоф и Андреаса Баадера. В фильме цитируются журналистские сводки, согласно которым призыв к освобождению «немецких братьев» был сигналом к объединению революционных сил во всем мире. Этот «правый» отвод понадобился Спилбергу, видимо, для того, чтобы свести воедино все виды деятельности, связанные с расшатыванием существующего порядка. Пусть «левые» идеологи клеймят стоящий за этим буржуазный пацифизм, но революционные идеи – это одно, а террор, который Жан Бодрийяр определял как «бунт принесенной в жертву и мстящей за себя единичности», – немного другое. Во всяком случае, Израиль, как всегда, отказался вести переговоры, а Германия растерялась. Апофеозом спасательных действий стала гибель заложников от случайных пуль немецкой полиции. Перед судом предстали три уцелевших боевика, которых через два месяца освободили по требованию очередных террористов, захвативших немецкий самолет. Выкрутившиеся воины Аллаха и еще несколько причастных к теракту лиц (вместе 11 – по числу убитых израильтян) стали мишенью секретной операции «Гнев Божий», подготовленной израильскими спецслужбами.
«Пока мир веселится, евреи снова гибнут. А всем наплевать» – говорит премьер Гольда Меир на экстренном совещании. Примета семидесятых – в комнате стоит стена табачного дыма. Безостановочное курение на нервной почве – то немногое, что отличает суровых мужчин от детей, со всех сторон окруживших мать. В такой обстановке вся надежда на нее одну. Израиль – цивилизация, действующая законными способами. Но нет закона, который бы оправдал действия «этих людей». Поэтому их нужно выследить и убить. Мир должен знать, что евреи сильны и что веселье закончилось. Этой грубой и прочной нитью Спилберг вышил главную мысль: равновесие не нарушено, а восстановлено, ибо месть породила месть, все равны и никто не спасется. Чтобы добиться зеркально симметричной оппозиции, режиссер даже идет на демонстративную фальсификацию, снимая с немецкой полиции обвинения в расстреле заложников: у него они погибают от рук террористов, смекнувших, что пора переходить к плану B, то есть сваливать. Параллельный монтаж кадров в начале фильма, где израильтяне и арабы встречают известие о трагедии, не принадлежит к самым изощренным приемам киноповествования, но у Спилберга на этот раз цели чисто содержательные, прямо как у какого-нибудь Кена Лоуча. Разве что темп действия, точки съемки, характерные наплывы – один большой поклон кино семидесятых.
Как мать и как женщина, возглавляющая израильскую военщину, Гольда Меир поручает руководство операцией сыну своего личного охранника. Авнер – не киллер по профессии, да и четверо его подчиненных тоже не терминаторы. Как говорит один из них, им просто «важна еврейская кровь». Духовный заряд – первое, с чем эти люди выходят на тропу войны, подписав контракт о своем официальном исчезновении и бесповоротном переходе на нелегальное положение. Для них все средства хороши, теперь они те же террористы, как заявляет в ходе неформального инструктажа начальник отдела Моссада, которого превосходно играет Джеффри Раш. Вообще, здесь с актерской работой, в отличие от предыдущих картин Спилберга, все в полном порядке. Эрик Бана в роли Авнера, очень выросший по сравнению с Гектором из «Трои» Петерсена. Матье Кассовиц, чей герой-взрывник мастерит на досуге механические игрушки, чтобы из-за них и погибнуть. Ханс Цишлер, решительно не похожий на воина Израиля и тем более убедительный. Мориц Бляйбтрой, почти эстетски красующийся в коротком эпизоде. Даже Бана и Раш каким-то образом избегают голливудского позитива, промелькни который хоть малейшей тенью, и на фильме можно было бы ставить крест. Но Спилбергу удалось выдержать – от пролога, дышащего британской документалистикой, до вызывающе медленных титров в конце. А еще ему удалось показать, что категории «доверия» и «диалога» встают с ног на голову, что, похоже, невозможно найти одну правду и примириться, что любое слово, сказанное с миром, может быть истолковано как призыв к войне.
Четверо выразителей воли Израиля – простые люди, довольно слабые и неумелые, и это тоже заслуга режиссера. Свою первую жертву они убивают из рук вон: долго вынимают пистолеты, долго не могут выстрелить в пожилого интеллигентного палестинца, беззащитно-гипнотическим жестом отводящего от себя ствол, затем опрометью кидаются прочь, преследуемые лужей молока из простреленной сумки с продуктами. Одну из своих жертв они взрывают вместе с половиной отеля, а помогающий им француз-анархист, независимый источник информации и демон их совести, уверяет, что взрывчатку подвезли отличную, как всегда, вы что это, господа, поссориться хотим? Перед тем, как подорвать богатого палестинца в его парижской квартире, они потеют и обламываются, потому что к начиненному взрывчаткой телефону сначала подходит незапланированная дочь, а она ни при чем, такая девочка хорошая в гольфах, в частную школу на «Мерседесе» туда-сюда. И хотя этому эпизоду так и подмывает приписать латентную мысль, что «те друзья наших детей не пожалели бы», она остается не более чем конструкцией, за чье возникновение в зрительском сознании автор не в ответе. Спилберг не заставляет никого мериться силами. Он просто не знает, что делать. Израильская сторона, возмущенная клеветой на Моссад, евреев и господа Бога, тоже.
В целом этот жест нельзя не оценить. Зачем благополучному американскому еврею, до недавнего времени имевшему безупречную репутацию на исторической родине, внезапно понадобился весь этот скандал? Не для того же, в самом деле, чтобы привлечь внимание – можно сколько угодно позориться с «Войной миров», все равно масштаба личности это не изменит. Еще два года назад Спилберг мог удовлетвориться невинным «Терминалом», с грустной улыбкой констатирующим, что вот, дескать, в каком нелепом мире мы живем, а все равно не вешаем носа, ищем счастье в личной жизни, и прочая, и прочая. Но то была притча про гражданина выдуманной страны Варшавского блока, а здесь вполне жесткий и снятый с большой претензией политический триллер, местами имитирующий non-fiction, с толпой персонажей – реальных деятелей недавней истории. На всех показано пальцем, и режиссер в ответе за каждого. При этом ракурс выбран, мягко говоря, провокационный. И по-видимому, все дело в разочаровании.
Тщательно сублимируемая Спилбергом депрессия понятна. Тот биполярный мир добра и зла, что существовал в его сознании еще двенадцать лет назад, когда вышел паритетный, очень своевременный и политичный «Список Шиндлера», рухнул окончательно. Вместе с башнями-близнецами, тоскливо маячащими на заднике последней сцены «Мюнхена», он не подлежит полному восстановлению. Разве что частичной имитации, как Новый Орлеан после наводнения. Все течет. То, что этот мир пошел трещинами именно летом 1972 года, вытекает уже из снятого вскоре после «Списка Шиндлера» британского документального фильма-расследования «Один день в сентябре». Но вытекает лишь сейчас, задним числом. Спилберг не пытается решить проблему, но ему это не идет – он всегда решал свои и чужие проблемы. Здесь пришлось развести руками и сделать из бесконечного умножения насилия открытый финал. Ничего не понятно. Никого не жалко. И конца этому не видно. Но об этом лучше не говорить.
|
