Среди воспоминаний о счастливом школьном детстве есть заветная надпись мелом на заборе, вроде: Т+П=Л. По-умному, это зовется архетип, но суть не в имени, а в значении, доступном всякому. Каждый, кто видел эти ритуальные закорюки, знает, что они вечны, как белый свет. Прошло детство, рухнул режим с его заборами, сменилась власть, Т и П выросли и сделались успешными людьми, а буквы остались, символизируя гармонию мира.
Фокус в том, что формула счастья материализовалась сегодня благодаря Ахиму Фрайеру, который дебютировал в России постановкой «Волшебной флейты» в «Новой Опере». Для нас это огромное событие: Фрайер, немецкий художник и режиссер, – патриарх мирового театра; мастер такого калибра впервые выпускает на нашей сцене свою оригинальную продукцию. Второй фокус состоит в том, что, представляя державу интеллектуального театра, Фрайер сделал очень простой спектакль, содержание которого укладывается в ту самую формулу, которую герой Тамино выводит прямо на декорациях. В этом жесте – вся суть. Фрайер утверждает, что его спектакль о любви, что перед любовью и искусством всякая власть -- ничто. И почему-то это высказывание в устах 72-летнего седого и симпатичного человека выглядят не бредом, а вполне себе правильной мыслью. Оно так естественно, что вся наша действительность с ее прагматизмом кажется не более чем смутным призраком, обитающим где-то за кулисами этого волшебного мира.
«Волшебная флейта» в «Новой Опере» -- именно волшебный спектакль, который анализировать так же бессмысленно, как балаган, цирк или игру в куклы, и в этом – еще один фокус: игра в куклы длится около трех часов и проходит не в домашних условиях, а публично и сопровождается музыкой, которую принято считать едва ли не философской вершиной искусства звуков. Последняя опера Моцарта, поставленная в предместье Вены в сентябре 1791-го за несколько месяцев до смерти автора (в декабре) на текст театрального фокусника Эмануэля Шиканедера – притча о мире с его полюсами – светом и мраком, мужским и женским, ненавистью и любовью, глупостью и мудростью, верхом и низом. Юные герои преодолевают испытания и обретают любовь, каждый свою: одни – земную (Папагено и Папагена), другие – небесную (Тамино и Памина). Взрослым (Зарастро и Царица ночи)) – отдых на пенсии в соответствии с заслугами.
В финале спектакля Фрайера все взрослые погибают. Старый мир с его негативом исчезает, как по волшебству, в одно мгновение, а его атрибуты – серп (Царица ночи) и молот (Зарастро), соединившись в знакомом для нас пересечении, бессмысленно повисают где-то между небом и землей: знак остался, значение исчезло. Молодые уплывают к новой земле, их символы вечны, и они согревают душу: Т+П – это любовь, флейта и колокольчики – это искусство.
Однако московская «Волшебная флейта» -- не только про архетипы. Это еще и спектакль-ностальгия, действие которого происходит в России, увиденной глазами нашего человека. Здесь оживает уже подзабытое прошлое: вожди с официальными речами и аплодисментами, парады с лимузинами, часовые с ружьями, бюсты вождей в красных уголках, мирный труд с метлой и малярным валиком, посвященный созданию большой красной звезды, без которой, как без компаса, – никуда. Однако кто бы мог предположить, что весь этот сюрреалистический бред запросто превращается в балаган, на который смотришь не снизу в страхе и ужасе, а сверху с улыбкой и свободой. Уродливые станционные скульптуры вождей, выкрашенные серебряной краской, или пожарники в синих робах, валенках и касках, или неприветливый охранник с деревянным ружьем, отбирающий у Тамино паспорт, – все эти символы режима одним жестом чародея, взмахнувшего палочкой, превратились в мифологию, на основе которой можно с успехом проводить агитацию в детском саду. Смотрите, дети: вот эта огромная кукла с жуткими черными усами и страшным молотом, обозначенная в программке Зарастро – такая могучая наша власть, а та тетя в звездах с серпом на голове, выставившая свою тяжелую ногу в красной туфле (Царица ночи) – это такие вот ужасные соблазны, а двое дурацких увальней в фуражках с барабаном и трубой (жрецы) – это такие правильные воспитатели подрастающих кадров (Тамино и Папагено). Прелесть в том, что монстры превращены в большие игрушки и засунуты в маленький ящик, жизнь в котором доступна чужому глазу благодаря отсутствию одной стенки. Ящик выкрашен белой (I д.) и черной (2 д.) краской. На трех стенках нарисованы дверцы, над ними надписи (Разум, Мудрость, Природа), выполненные шрифтами, какими пользовались русские футуристы, вроде Крученых, создающего «Победу над солнцем» -- три моцартовских храма, куда пытается проникнуть Тамино в поисках Памины, оказались обителями отечественного авангарда, питавшегося искусством примитива. Жизнь в таком кукольном доме словно маленький советский рай: сплошь красота и регламент, все на своем месте, порядок расписан – дверца в стенке отворилась, кукла въехала, сыграла роль по сценарию, помахала рукой и удалилась. Сама она двигаться не может – у нее нет воли и тело непослушное – большое и ватное, движения неуклюжие, руки деревянные, ноги на платформах. Вот, собственно, и весь сказ: был могучий режим – да сплыл, превратился в балаган, было мировое зло, да съежилось до ящика с игрушками, было эстетическое уродство – стало симпатичной дымковской статуэткой. Взявшись за сложное и умное, Фрайер двинулся в обратную сторону. Он не стал утяжелять и драматизировать, а напротив, сделал все простым, элементарным, несерьезным.
Актер в этом маленьком театре, словно живое лицо в нарисованном на картоне пейзаже, какие использовали провинциальные фотографы в старину, подобен мотору, который приводит картинку в движение. Механическая кукла, двигающая руками и ногами, он вставлен в трафарет: грим, прическа и костюм сообщают о персонаже все еще до того, как он открыл рот. Жесты тоже поставлены: ария-экспозиция – руки в стороны, мольба – руки тянутся к объекту, мечта – руки устремлены вверх к висящей на ниточках флейте с крылышками стрекозы. Вроде, движений наперечет и никакого произвола, композиция симметрична, фигуры расставлены по линейке -- а вместе с тем совсем не скучно, просто не оторваться. Отчего-то ко всем этим существам сразу, с первых аккордов увертюры возникает абсолютное доверие: контакт мгновенный и правильный, подготовки не требуется.
Главное. Оно заключается в том, что в России появился Ахим Фрайер и сотворил театральное чудо. Оно не нуждается в адаптации к местным обычаям – древнее искусство игры понятно любому. Здесь показывают, как устроен мир, но так, что никто не чувствует себя отстающим. Игра не обращена к интеллекту и не требует знания языка: какая разница, русский (на нем идут диалоги) или немецкий (на нем поют арии) – здесь говорят на языке тела и маски, а это доступно и ребенку. Если серьезно, такой театр – недосягаемое совершенство. Но совершенство не холодит, оставляя зрителя за бортом – в этом мире уютно и тепло. Ну а кто же будет спорить с тем, что власти приходят и уходят, а Т+П остаются? Это и так понятно.
В разгар юбилейного моцартовского официоза такой глоток человечности – самое то.
|
