Покуда в Москве один за другим сгорают пристанища интеллектуальной жизни («Билингва», «Фаланстер», «Русский журнал»), большие книжные магазины становятся все оживленнее и богаче ассортиментом. Пусть им еще далеко до английских и американских «литературных универмагов», но толчея в них царит уже самая замечательная. Даже когда в «Библио-глобусе» ретивый дедушка с пухлым сочинением «Сталин – Русский Пророк» в руках толкает меня в бок, я не обижаюсь: пусть лучше в этом магазине будет давка, нежели удобная, но все же огорчительная пустота.
Главным событием последнего времени для русской беллетристики стал выход относительно новой книги Виктора Пелевина. Почему относительно, о том говорит само ее название: «Relics – раннее и неизданное». Сюда вошли как всевозможные рассказы, написанные В.П. в том числе и для глянцевых журналов, так и эссе, некогда печатавшиеся в «НГ». Надо сказать, что в отличие от откровенно неудачных последних романов, эта книга как минимум может быть «рекомендована к прочтению» - и не только потому, что ее составляют в основном старые, а не новые вещицы. Дело в том, что Пелевин – мастер коротких форм. Ему хорошо удаются шутки и злободневные остроты, отдельные фельетонно-сатирические фрагменты, небольшие рассказы, а также любая вообще квази-журналистика под видом прозы. Такого рода упражнений в его нынешних «Реликтах» много, а потому все многочисленные минусы пелевинских романов к ним счастливым образом неприменимы.
Наряду с Пелевиным усиленно рекламируется в магазинах и проза совсем другого рода – роман Алексея Митрофанова «12 кресел». Митрофанов – тот самый заместитель Жириновского, а сочинение его – римэйк Ильфа и Петрова не без участия начальника по партии в роли одного из прототипов главного героя. Обсуждать такого рода литературу с художественной точки зрения – по понятным причинам вполне бессмысленно. Есть здесь, однако, и весьма показательная тенденция. Если раньше в беллетристику из прочих жанров уходили в основном критики (Курицын, Кузнецов, Бавильский), то в последнее время ринулись писать романы также и буквально все привычные телевизионные персонажи. Владимир Соловьев, Сергей Доренко, а теперь еще и Митрофанов – как и те двое, не столько политик, сколько шоумэн. Причина и в том, и в другом случае одинаковая. Сначала деградация печатной прессы, подвергшейся не столько политической, сколько коммерческой цензуре, погнала бывших видных критиков сочинять книги. А затем уже изничтожение бурной телевизионной жизни сподобило влиятельных некогда персонажей компенсировать нехватку меняющих историю эфиров потенциально успешными, как им показалось, романами. Забавно, что как критики, так и «звезды экрана» совершенно не приняли во внимание, что беллетристика – особая профессия, заметно отличная как от писания критических статей, так и от сотрясания воздуха на ОРТ и НТВ. По всей видимости, они сочли, что романы может писать каждый – и это привело их к заведомо понятному печальному результату.
Уметь писать, меж тем, нужно не только фикшн, но и разного рода мемуарную словесность, которая с годами также не становится лучше. Недавно вышедшая книга Игоря Ефимова «Нобелевский тунеядец» - характерный образец того, «как не надо». Вокруг Бродского прошлось уже немало мемуаристов, и почти все на поверку писали не о нем, но о себе-любимом. Особенно гнусно это вышло у Наймана и Бобышева. Теперь и Ефимов, третьестепенный литератор-эмигрант, выглядящий весьма малоприятным типом в им же самим изданном «Эпистолярном романе» (переписка с Довлатовым), приступил к созданию собственного образа на фоне «моего друга Иосифа». Получилось нечто крайне неудобоваримое – большую часть книги составляют малоинтересные письма и соображения самого Ефимова на всевозможные посторонние темы («борьба с советской цензурой»), а вовсе не буквальные воспоминания на интересующую всех тему. Похоже, что все сколько-нибудь бодрые питерские шестидесятники решили воспользоваться памятью Бродского в своих собственных, вполне корыстных целях – хоть так, да пролезть за его счет в историю литературы.
В отличие от русского, американский нон-фикшн, как всегда, хорош. Этим летом в русских магазинах с большой помпой продавались мемуары Билла Клинтона «Моя жизнь». На первый взгляд, это довольно-таки тяжеловесное чтение – огромный том жизнеописания слишком рано ушедшего на пенсию политика. Аналогичное русское издание, по крайней мере, гарантированно обернулось бы невыносимым маразмом. Но читать Клинтона (со всеми гипотетическими его «юмашевыми») – дело крайне занимательное. Его подробные и (да, да, не без этого) несколько нудноватые описания избирательных кампаний замечательно передают то главное, что незаметно в Америке русскому взгляду, привычному к набору из Голливуда, Макдональдса и Буша. Из этих мемуаров видно, насколько США – консервативная, в полном смысле слова «общинная» страна. Десятки сотни страниц экс-президентского труда посвящены как заунывными, так и смешным сценам, смысл которых всегда один и тот же: всеми правдами и неправдами пропихнуть умеренный клинтоновский либерализм сквозь реакционную стену мировоззрения «благочестивых жителей нашего городка». Одолев эту книгу, понимаешь, почему Керри или даже Гор не могли уверенно победить на выборах – уж слишком «городские». А вот Клинтон – самое оно. Провинциальный южанин, способный сойти за своего для любого водителя-дальнобойщика. Ну а учеба в Англии и деятельность на президентском посту, вызвавшая такую невероятную ненависть со стороны республиканцев – это уже «одна из тех маленьких случайностей, которых так много в нашей жизни».
Однако лучшая из книг, вышедших в межсезонье – не проза вовсе, а своеобразный фотоальбом. В России неожиданно издали вышедший еще в «перестроечные» годы на Западе альбом Дэвида Кинга «Пропавшие комиссары». Любые упражнения на тему «как было и как стало» привлекательны по определению, так как позволяют почувствовать ход времени особенно остро. Однако с Кингом случай особый. Его книга – этакая визуальная история отечественной фото-цензуры, хроника ретуширования и откровенного редактирования официальной советской полит-фотографии. Он тщательно собрал и поместил рядом свидетельства того, как многослойный и разнокалиберный поначалу пейзаж «руководства СССР» сменился всем известными типовыми фото в стиле «Ленин и Сталин думают о нас», как с трибуны Мавзолея, с заседаний Совнаркома и с групповых снимков исчезали комиссары, уступая место уважительной пустоте вокруг единственного вождя. Альбом хорош не только как набор впечатляющих картинок – он идеально точно показывает один из самых тонких (а зачастую и вовсе незаметных) процессов в истории. То, как из первоначального хаоса постепенно формируется строжайший Канон. Очевидно, что подобное зрелище не может не быть страшноватым.
И - после таких потрясений очередного Дэна Брауна (пропади он пропадом!) уже, к счастью, в руки не возьмешь.
|
