Старожилы помнят, что эпоху назад, по окончании календарного ХХ века, в СМИ шубообразно обострилось пристрастие к составлению итоговых списков. Потребители газет обожают медитировать над всяческими рейтингами - даже больше, чем решать кроссворды. Не осталась в стороне и парижская «Монд», при содействии сети магазинов FNAC опросившая шесть тысяч французских граждан. По результатам анкетирования был составлен перечень пятидесяти лучших книг столетия. Прозаика и критика Фредерика Бегбедера попросили снабдить этот перечень попунктными комментариями. Получился буклет с хулиганским титулом «Последняя опись перед распродажей». Оригинал был выпущен в 2001-м издательством Grasset & Fasquelle, русский перевод работы Ирины Волевич вышел только теперь, причем издательский дом «Флюид» убрал авторское название в подзаголовок, от греха подальше.
Поводов проигнорировать данную брошюру у российской аудитории множество. Во-первых, перечень «Монд» сам по себе какой-то сомнительный. Респондентам был предложен не чистый лист, а готовый реестрик из 200 названий, напротив которых им было предложено проставить галочки. Или не проставить. Таким образом, если б любимой писательницей всех шести тысяч опрошенных галлов была Александра Маринина, они не сумели бы об этом заявить: Марининой в исходном списке не было. Зато были, например, комиксы про Астерикса и Тентена, отхватившие в хит-параде 23-е и 18-е места. Смеху подобно.
Во-вторых, проблема авторства. Вот А.И.Солженицын часто публикует в журнале «Новый мир» очерки о знаковых писателях прошлого - Пильняке, Тынянове, Самойлове, Бродском... Но даже его экспертные суждения волнуют, увы, одних солженицыноведов. А кто такой Бегбедер по сравнению с А.И.? Четыре года назад - автор бестселлера «99 франков». Сегодня на его счету - все те же «99 франков» плюс средненький роман Windows on the World плюс еще пара повестушек, совсем уж беспомощных. Французы хоть периодически видят его по телевизору, а мы видим там лишь Александрова с Шаталовым, да и им-то ни на франк не доверяем.
И все же «Последняя опись» может быть нам любопытна. Как выпуклое воплощение весьма узнаваемой метатекстовой стратегии. И как симптом.
В предисловии, озаглавленном «Попытка оправдания», Бегбедер формулирует свою интерпретаторскую сверхзадачу: «За каждой страницей этих памятников ушедшего века скрывается человеческое существо... Пора наконец... услышать голос этих мужчин и женщин так, словно их книги только что увидели свет... Пора прочесть эти замечательные книги как бы впервые».
Великолепно. Давно пора. Однако в персональных разборах автор нимало не стремится соответствовать собственному благородному замыслу. Казалось бы, «прочесть книгу как бы впервые» значит продемонстрировать ее уникальность в конкретном контексте эпохи, ухватить и пережить ее в момент первопубликации, когда к ней еще не приклеился ярлык «шедевра» и она не обросла хвалой, хулой, истолкованиями и комментариями. А Бегбедер, похоже, исходит из того, что все аннотируемые им книги «увидели свет» вот буквально «только что», в минувшем 2000 году. Навязчиво встраивает списочные призведения в ультрасовременный антураж - очевидно, дабы придать им вящей актуальности. Эффект - будто железом по стеклу. «Бернанос увлечет вас не меньше, чем Стивен Кинг», «Фицджеральда можно считать первым бобо», «Бретон, подобно Спайдермену, ткет паутину совпадений». Дело даже не в том, что эти «доходчивые» сопоставления анахроничны, а в том, что они торопливы, неряшливы, приблизительны. То есть лживы. Между Андре Бретоном и Тоби Магуайром абсолютный нуль общего; да и какую там «паутину совпадений» ткет Человек-Паук? Что ни параллель, то кикс.
Впрочем, гораздо сильнее режут ухо авторские отступления, которыми начинается и заканчивается почти всякая главка. Вот, скажем, финал комментария к «Унесенным ветром»: «Разумеется, я мог бы еще многое порассказать вам об этой Скарлетт: мой американский прадедушка частенько встречал ее в доках Атланты; в молодые годы она звалась «гуленой» и, могу заверить, отнюдь не была сурова к мужчинам». А вот - к «Архипелагу ГУЛАГ», «прямому репортажу из ада»: «Каждый, кто не согласится с моим предыдущим высказыванием, будет немедленно арестован, засунут в гроб, полный клопов, и погружен на восемь часов в ледяную воду, рядом с динамиком, исполняющим в режиме нон-стоп «Танец утят». Ибо такова моя царская воля».
Что это за ветры в лужу? Зачем? А затем, что газетный рецензент Бегбедер привык считать бесцеремонность профессиональной доблестью. Литература - тягомотная материя, без игривых финтифлюшек читатель соскучится. Соскучится и без подробностей приватной жизни титанов. Коли кто-нибудь из них лежал в психушке, не в меру закладывал за воротник, был наркоманом или педерастом, составитель «Описи» непременно сообщит вам об этом, будьте покойны. Про «Алкоголи» Аполлинера: «Подлинный поэтический катаклизм, и все ради чего? Ради того чтобы завоевать Мари Лорансен, ту самую, что фигурирует в песенке Джо Дассена «Индейское лето»!» Про Франсуазу Саган (умерла в 2004-м): «В настоящее время она кончает жизнь в полной нищете и болезнях, преследуемая налоговыми органами, прочно подсевшая на кокс и забытая своими почитателями». Ну блеск. Уважил старушку.
Не все бегбедеровские миниатюры настолько плохи. Заметно, что какие-то из аннотируемых книг - «Пена дней» Бориса Виана, «Прекрасная дама» Альбера Коэна - ему искренне по сердцу. А какие-то - «Любовник леди Чаттерлей», «По ком звонит колокол», «Гроздья гнева», «Сто лет одиночества» - он на дух не переносит. Хемингуэй размазан по стенке зло, остроумно, изящно - любо-дорого смотреть. А вот «Бытие и ничто» Сартра Фредерик насекомить поостерегся, только скрежетнул зубами пару раз: чересчур харизматичный для французов предмет. К несчастью, таких заинтересованных аннотаций в томике меньшинство. Как правило, Бегбедеру попросту нечего сказать о рецензируемом произведении. Он никак к нему не относится, ни хорошо, ни плохо. Приходится отделываться банальностями, авторитетными цитатами и теми же фривольными анекдотцами.
Наконец, главное. В опусе «Опись», трактующем шедевры словесности ХХ века, собственно словесности не посвящено ни строчки. Изображены ее разрозненные осколки, разноцветные стеклышки, не складывающиеся в витраж. У Бегбедера нет никакой генеральной концепции - пусть бы даже эта концепция сводилась к чисто вкусовому, волюнтаристскому «нравится - не нравится». Он не чувствует литературу как целое. Она не существует для него как единое течение с его извилистым руслом, отмелями, старицами и стрежнями; едва хоть намек на подобное понимание случайно вырывается из-под авторских пальцев на экран лэптопа, автор спешит встряхнуться: «О господи, не пора ли мне кончать со своими слезливыми кривляньями?» И вновь перейти от слез - к сальностям, от «кривляний» - к петросяновским ухмылкам.
Не поток, проницающий времена, а дробные голубиные глоточки: промочили горло и скорей подальше от берега, а то кувыркнемся в воду, не умеючи плавать. Завтра еще сюда заскочим. Послезавтра - еще. Мы ведь пьем из волны, чтобы жить, а не живем, чтобы пить из волны.
Взявшись за юбилейный гуж из 50 громких имен, Бегбедер, конечно, подставился. Соберите под одним переплетом его рецензии на свежие книжки - никаких особых пороков в его критической манере не обнаружится. Он такой же, как мириады его коллег, заурядных СМИшных обозревателей, парижских ли, московских. Можно подумать, хоть кто-то из них в состоянии подняться над материалом на высоту птичьего полета. Не то чтобы крылья подрезаны - от поденщины не продохнешь. Везет кинокритикам: фильмов выходит уйма, но не такая уйма, как книг. Освоить бы хоть несколько, наудачу выхватив их с безнадежно затоваренных полок, и на их примере презентовать литературный процесс потребителю. То бишь мелко-мелко его - процесс, а не потребителя - нашинковать. Pars pro toto per te.
Это сейчас единственный выход. Без всякой иронии - единственный. Самим противно, да что делать. Словесность вещь занудная, малоденежная, но до сих пор статусная. Вовсе обойтись без ее освещения покамест нельзя. А жаль.
|
