Одно из последних предсказаний Аделаиды Метелкиной на этом ресурсе, как ни странно и вопреки ее высочайшей прогностической способности, не оправдалось. Она обещала большой шум, «развернутые дискуссии, дифирамбы и инвективы» по поводу премиальной «кузькиной матери», учрежденной в поддержку русской словесности. Новоявленная литературная премия «Большая книга» оказалась, видимо, ну очень большой, чтобы, совладав с перехватившим горло спазмом, оглядеть эту культурную годзиллу с головы до ног и дать свое человеческое заключение: «не страшно». Все, что удалось мне выловить в глобальном медийном комментаторе, свелось к констатации факта и цитированию серьезных дяденек, научившихся уже про все говорить с такой степенью унификации, что только кавычки и указуют на персонность пустых звуков.
А ведь действительно странно. Куда вмиг подевались остряки, способные задорно сплясать на такой, к примеру, фразе Михаила Фридмана: «Мы будем считать свою задачу выполненной, если произведения, признанные российским обществом и отмеченные новой премией, создадут уникальную энциклопедию жизни эпохи»? («Евгения Онегина», ни дать, ни взять, заказывают!) По словам Михаила Швыдкого, «Большая книга» — это новое слово в российской литературной жизни. Где же те масс-медийные жуиры, умеющие так играючи проходиться по главным виновникам означенного торжества, творящим свою словесность и без объявления соблазнительного контракта? Кто ответит директору ФАККа, что новое слово больше походит на новую цифру? Все залегли: а ну, как грохнет…
Задумавшись над причинами такого молчаливого офонарения, я решила, что они, по крайней мере, имеют место быть. Проблема, как всегда, в том, что оценку этому широкому жесту пытаются произвести в старинном аксиологическом режиме. Уже давно все перепуталось и расплылось, все мастерски конвертируется из дорогого в дешевое, из высокого в низкое и обратно, эталоны давно не работают, ан нет – стоит посреди этого ценностного минималистского интерьера такой тяжелоногий жакоб в виде вечного и простого вопроса: это хорошо или плохо? И ответ ускользает, как влажный обмылок, теряясь в образовавшейся пене аргументов. Ну что ж, привычка – институциональная основа поведения. Если же разбираться с этим событием в черно-белом жанре, то ответ и будет полосатым.
Первый ответ: «Хорошо!» Почему? Потому что перпендикуляр! В самом деле, ну что плохого в том, что писателям – агентам некоммерческой и неутилитарной отрасли народного хозяйства – дадут денег? Неужели это плохо само по себе? Разве меняется существо литературного производства от того, что из него немножечко сделают спорт? Погрешит ли писательская природа изменой своему свойству, если ее носителю добавят третий-четвертый слой на бутерброд? Стану ли я ленивее и глупее из-за небольшой прибавки к гонорару? Тут, конечно, однозначного ответа нет– гении встречались как среди голодных, так и среди сверхсытых, равно как и среди свободных и рабов. Можно ли закормить волка настолько, чтобы он перестал заглядывать в этот треклятый лес, полный волшебств и неожиданностей? Я склонна думать, что императивного вреда от дополнительного вознаграждения творчества не происходит. Лишних денег не бывает, даже в искусстве. То есть, «абстрактно и вообще» ответ – здорово.
Однако замешательство, не дающее признать за этим ответом статус истинного, не развенчивается общей жовиальностью. Точит въедливое «конкретно и в частности». Устройство премии при всех стараниях на ниве объективности, балльной оцифрованности и многосоставности оценочной иерархии вызывает свой заслуженный скепсис – сколько ни громозди этажей в этой постройке, все равно упрется в своего Джека. Кто он? – так и повиснет вопрос, позорящий всю конструкцию. Балльно-суммарные манипуляции можно обсуждать, но желательно в кругу математиков, оперирующих холодными прелестями теории вероятности. Можно (и, вообще, не помешало бы) обсудить общемировой премиальный тренд – кризис экспертизы и культурной сертификации сильно покоцал ауру незыблемости критического приговора. Литературным премиям вообще приходится туго – они, в отличие от многих других, этаблируют номинантов небезусловно. Очень редко лауреатство (даже по Нобелю) дает писателю новую читательскую аудиторию, ибо литпремия – почему-то слабый рыночный маркер. Наши же любые премии априорно скомпрометированы своим младенческим возрастом, и этой объективной «хроновости», увы, невозможно противопоставить никакой счет в Альфа-банке. Время, к сожалению, – не всегда только деньги. Кроме того, российские премии зачастую приобретают опасное свойство самоцельности, существуя совершенно независимо от премиального объекта. (Наглядный образец такой удивительной независимости – премия ТЭФИ, главная награда за национальное телевидение, которая вручалась в этом году без оглядки на то, что национального телевидения больше нет. Не мудрено, что какая-нибудь Инна Чурикова вдруг всерьез зачисляется в отряд теледеятелей).
Но даже все вышеперечисленное не является главным поводом для страстного неприятия свежей культуртрегерской затеи. Метелкина досадливо раздражается на профессиональное сообщество, не сумевшее в 90-е использовать свой институциональный шанс и «обустроить литературную конъюнктуру по-своему». «Феерически облажались», – признается критик. Но в чем главная лажа сообщества, Аделаида не разъясняет. Только ли в скандальности потешных журийных боев и междусобойчиков? Да ведь и они – следствие. Главная претензия к цеху, которому на этот раз справедливо отвели шестнадцатый номер, в том, что он не сумел произвести в своем составе той когорты деятелей, которые квалифицированно и убедительно отвечали бы за ключевую проблему всей современной культуры: как сделать так, чтобы экономическая логика не победила словесность? (Впрочем, как и не защитила бы от экономического проигрыша кино, музыку, музеи. Про театр я вообще молчу, тут что ни худрук – то коммерсант). Не породило сообщество такого важного элемента в своем веществе, как профессиональных «мостостроителей» между бизнесом и культурой. Тех, кто по главному своему функциональному активу (а не факультативному) обязан обеспечивать социальный паритет между теми, кто заинтересован в высоких образцах, и теми, кто заинтересован в высоких прибылях. Нет такой «машинки» внутри культуры, она не породила (и не привлекла) квалифицированных «переговорщиков» в этом противостоянии. Культура как институт не создала внутренней защиты в лице тех, кто понимал бы, как работают деньги в культуре и соответственно пониманию эту работу обеспечивал. Гораздо проще было спесиво объявить, что деньги культуре – враги, им в ней не место. В результате, победил сильнейший – тот, кто в принципе понимает, как работают деньги. И ему, естественно, хочется, чтобы это « в принципе» распространялось и на культуру. И он четко знает, что, может, кому-то театр и Храм, но вообще-то – это объект недвижимости.
Теперь насильник предлагает жениться: бизнесмены скидываются на поддержку словесности. И опять все делается в какой-то старорежимной стилистике – сверху, масштабно, перебирая бюджетной мышцой, централизовано, наводя огромную тень на полнеба, как та летающая тарелка, не предупредившая о намерениях своих безротых гуманоидов. Чего ждать от этого медного таза, вы уж простите? Почему-то хочется некоторого изящества в благих намерениях, какой-то ловкости рук в благодеяниях, какой-то ювелирности в обработке здоровенного слитка. Почему бы не потрудиться и подумать над системой, которая дала бы Пушкину своего Смирдина, а Чехову – своего Суворина, и чтоб по-хорошему, умно и складно, да без государственных фанфар, решали они вопросы «вдохновенья и рукописи»? Почему государству и бизнесу (что уже versum по сути) не озаботиться тем, что нет у них полноправных визави в культурном сообществе, с которыми можно было бы вести полноценный и эффективный разговор на тему, например, правильно ли выделять 5 миллионов рублей на поощрение прозаиков? Да мало ли вопросов, брошенных и объявленных отсутствующими только потому, что нет вокруг них полноценной коммуникации!
Утешает, впрочем, во всей этой истории как раз то, что премия – литературная, стало быть вознаграждает она творца-индивидуала. По крайней мере, чистота и эффективность денежного управления в адресном уже кармане обеспечена – пусть себе тратит хоть на путешествие, хоть на пиво, а хоть на любовницу. Это утешает, да. Но есть и то, что настораживает – а именно, звук командорских шагов, с таким жутковатым долби-эффектом озвученных Аделаидой Метелкиной в финале своей заметки.
|
