В сегодняшних дебатах по поводу применимости авторских прав к интернетной реальности дело предстает так, как если бы копирайтовое законодательство охраняло только интересы авторов от посягательств падких на дармовщину потребителей. Интеллектуальная собственность тем самым все больше приравнивается к просто собственности. Однако столь же бдительно закон должен лелеять и т. наз. общественную пользу, в данном случае максимально свободное распространение культуры или информации. Авторское право, вообще право интеллектуальной собственности всегда относилось к особой категории: как и, например, коммерческое право, оно всегда стремилось не к покаранию зла как к самоцели, а к совокупной выгоде. В отличие, например, от уголовного права, которое, кажется, не задается вопросом, сколько краж и какие нужно разрешить для нормальной жизни общества (ну, скажем, во имя некоей справедливости), авторское право всегда должно было соблюдать равновесие между интересами творцов и интересами публики – для пользы обоих. Поэтому авторское право (или копирайт, что не совсем одно и то же, но разница здесь для нас не существенна) – не страж одной стороны или одного интереса, а продукт компромисса между двумя высшими соображениями:
1) для блага общества необходимо стимулировать творчество, создающее культурный продукт, давая жить творцам от плодов их усилий;
2) культурный продукт принадлежит человечеству или, скромнее, обществу, общественности и должен быть как можно доступнее как можно большему числу его членов.
На первом настаивал уже Дидро, на втором – Кондорсэ. Удерживать в сознании оба эти императива – непросто. Между тем очевидно, что к этим двум полюсам новая мультимедийно-интернетная эпоха добавила два других:
3) культурный продукт становится фактически все более доступным сообществу, в частности, для его все более широких (и неимущих) кругов, а ограничение его потребления все более трудновыполнимым;
4) творчество, этот продукт создающее, требует все больших и все более коллективных затрат, и все более настойчиво и весьма эффективно стремится к тому, чтобы окупаться.
Любое мнение в дебатах обречено позиционироваться между полюсами этой интернетно-правовой ‘четверицы’. Никакое соответствие прочими политическими взглядами здесь уже не прослеживается: анархисты смыкаются с ультралибералами, художники идут стенка на стенку. Тут нет никакой Справедливости, не говоря уже об Истине или Добре. Есть только интерес и моральная интуиция (в той мере, в какой их можно различить) гражданина, которая склоняет его к компромиссу такому или сякому, удовлетворяющему, скорее, тех или этих. И еще та или иная социально-юридическая и информатическая компетентность; и та и другая у нормального смертного, как правило, недостаточные.
По сути исход – или, точнее, отсутствие исхода – политических дискуссий по этому поводу будет зависеть от того, к учету какого из четырех полюсов-факторов склоняется законодатель.
Разве что появится какой-то форс-мажорный фактор, который более или менее радикально изменит расклад. Но возможен ли он? Больше всего его ждут от технологии. Каким может быть этот форс-мажорный фактор? Ну, скажем, появление сверхэффективного средства контроля над нелегальным копированием или, наоборот, изобретение принципиально неконтролируемой процедуры копирования. Однако ясно, что никакое радикальное изобретение не отменит ожидания следующего, и в этом смысле ситуацию не изменит. В любой книжке, в любой статье по интернетному праву (а таких книжек и статей уже выпущено огромное количество) обязательно будет сказано, что, дескать, пока этому тексту сподобится лечь перед благосклонным читательским оком, технология шагнет дальше и отменит, по крайней мере, часть из авторских выводов. Вся технологически завязанная отрасль копирайта развивается, поэтому, в модусе некоторой эфемерности.
Вряд ли какой-то сильный жест может прийти от самой этой индустрии. Ее логика – производственно-агонально-рыночная, поэтому, по определению, лежит в сфере конкуренции, компромисса, договора, сделки.
Меньше всего какой-то форс-мажорный аргумент ожидается со стороны законодателя. Запретить он уже многого не может чисто физически-технологически, хотя запрещать ему – может быть, как раз от этого, – ужасно хочется. Всё разрешить? Жест этот маловероятен, т. к. он означал бы отказ государства от собственной природы, а к тому и разрыв с мощнейшими лобби аудиовизуальной индустрии.
Однако «есть подвижки». Пока французы рвут чубы по поводу копирования музыки и кино из сети, шведские интернавты объединись в партию, которую во избежание недомолвок назвали нелицеприятно Пиратской (Piratpartiet). Стратегической целью партии объявлена ликвидация интеллектуальной собственности, а в тактике – реабилитация (точнее, «дис‑криминализация») скачивания любых документов на интернете, т. е. деятельности, которой предаются по официальной статистике 1,2 миллиона шведов (при общем населении страны в 9 миллионов человек). Под европейским давлением Швеции пришлось недавно принять драстические меры по борьбе с нелегальным копированием. Пикантно, что текст закона был подготовлен социал-демократами. Во имя его исполнения уже были оштрафованы за бесплатное предоставление в сети защищенных документов два интернавта на около двух тысяч евро каждый. Поэтому попутно Пиратская партия требует отставки министра юстиции, особо рьяного стража авторских прав в сети.
Вряд ли речь здесь идет о локальном шведском или скандинавском феномене. Представляется, напротив, что шведский пример – пример для всех. Собственно, и парламентские конфликты в других странах показывают то же. Что же? Что растет пропасть между лоббистко-чиновничьим запретительным демаршем европейского командования и новой логикой виртуальной демократии, коренящейся в нравах сетевого обмена. Самый очевидный знак этого – то, что любое решение значительно легче провести через Брюссель, чем через отдельно взятый Берлин, Лондон или Стокгольм. От Брюсселя не только избиратель далеко, но и любая внятная (т. е. способная к артикуляции) оппозиция за горами. Пусть французский, португальский, эстонский и прочий интеллектуал – вид вымирающий, но «европейский интеллектуал» и вовсе политзоологии неизвестен. При демонтаже политического его место занимает экономика, причем самая узколобо монопольная. Ибо отнюдь неизвестно, что продавливаемое аудиовизуальными ‘мажорами’ через европейский и национальные парламенты решение им самим выгодно. Но об этом, пожалуй, в другой раз.
Эволюция авторско-правового законодательства, начиная с британского Статута Анны 1709 г. по последние европейские документы, следовала за изменениями технологии. Но культурная ситуация вокруг авторского права технологией не исчерпывается. В современных дебатах недооцениваются или недоговариваются, на мой взгляд, по крайней мере, три пункта:
а) Речь все еще торжественно ведется о знании и культуре, тогда как в подавляющем большинстве случаев дело идет о развлечении в его многочисленных вариантах. Однако особенно творцы то и дело впадают в тон почти патетический, угрожая творческой забастовкой. Как если бы имелась в виду не очередная песенка или даже фильм.
б) Задолго до информатического, аудивизуальный поворот изменил само понятие творца. Принятие – в эпоху Французской революции, в 1791 и 1793 гг. – законодательства по авторским правам решило актуальную задачу по защите литераторов от диктата издателей. Иначе говоря, по защите авторов, творцов от произвола посредников между ними и публикой. Сегодня, когда фокус споров переместился от литературы в сферу аудиовизуальную, бывший автор стал лишь элементом в производственном процессе, ингридиентом в организационно-коммерческо-творческой кухне. Он может, так и быть, считаться соавтором. Создание произведения требует сегодня куда больше коллективно-организационных, чем индивидуально-творческих усилий. Оцениваются эти последние, соответственно, низко и все ниже и ниже. Иначе говоря, те посредники, от которых некогда законодательство защищало авторов, сами заняли роль авторов. Разумеется, ряд авторов выражает с ними вполне искреннюю солидарность, не лишенную, впрочем, от этого некоторой заинтересованности.
в) На современном культурном рынке господствует ситуация не недостатка, как некогда, а переизбытка предложения. Художники же ведут спор так, как если бы человечество изнемогало от жажды нового, а не не знало, куда от него деться. Можно принять жозеф-бойсовское «каждый человек – художник» за лесть или лозунг, а можно за легкое преувеличение. Будь то через кружок по рисованию, личную моду, телевизионные шоу или через блоги, сегодняшний ‘потребитель’ производит, постоянно и неутомимо. Если раньше роли были ясны: авторы – посредники (издатели, производители, продюссеры) – потребители, то интернетная революция совместила потребителя с микропроизводителем.
Отсюда в частности вытекает тупик карательной логики. Можно наказать пирата, который производит тысячи копий в коммерческих целях, но нельзя объявить пиратами сотни тысяч граждан, которые копируют по полдюжины песен каждый. Иначе завтра люди Флинта будут в парламентах. Или на баррикадах.
|
