Нам уже приходилось напоминать о специфике копирайтового законодательства: оно печется о совокупной эффективности культурного предприятия. Интеллектуальная собственность – это не просто собственность, которую закон охраняет и точка. Однако аргумент, красной нитью проходящий через нынешние дебаты о пиратстве, что-дескать, батоны в булочной вы же не берете бесплатно или за символическую цену, говорит о том, что забывать отличие интеллектуальной собственности от собственности вообще случается (или: выгодно) и крупным культуртрегерам. Итак, напомним: продукты интеллектуальной деятельности должны (по крайней мере, в принципе, а также согласно оптимистичному постулату законодателя) обогащать род человеческий. И именно для поощрения этого обогащения и были введены юридические меры по защите авторов. Культурный объект отличается особым статусом. Обмен – не внешняя и безразличная для него операция, а процесс, имеющий прямое отношение к его сути. В известном смысле, он только и создается обменом. Рукопись, написанная в стол, пока она лежит в столе, или библиотечная книга, не фигурирующая в каталоге, или гениальное стихотворение, которое приснилось Пушкину, но к утру забылось, является культурным объектом не больше, чем кантовская вещь-в-себе – предметом. Однако неуклонная сакрализация института авторства, происходившая в течение – в зависимости от страны – двух-трех последних веков, привела к абсолютизации и мистификации культурного объекта (я имею в виду, в основном, но не исключительно, произведения искусства).
За последние три-четыре десятилетия ситуация несколько изменилась. В результате «смерти автора» и выхода на доминирующие позиции в культуре аудио-визуальной индустрии роль автора стала все больше исполняться организаторами культурного дела, субъектами уже не столько индивидуально-физическими (продюсерами, кураторами, торговцами), сколько коллективно-юридическими (студиями, сетями распределения, медийными концернами). Полезно не забывать, что исторически и первоначально законодательство по авторскими правам как раз от них-то авторов и защищало. Теперь же автор вытеснен на почетную роль соавтора сложного, дорогостоящего и необязательно понятного ему процесса. Однако эта перемена ничего не изменила в священном статусе творчества, и даже более того, настаивание на нем стало частью культурного маркетинга. В результате среди жертв мистификации может оказаться и копирайтовый законодатель. Он может запамятовать, что призван охранять интеллектуальную собственность не для того, чтобы она осталась неприкосновенной, а, в конечном итоге, чтобы увеличивался обмен, т. е. чтобы, наряду с неоскудняющим предложением, не иссякал спрос. Т. е. призван охранять хорошо, но не очень сильно. Он может забыть то, что экономисты твердо знали задолго до новой интернетной эры. А именно, что предмет интеллектуальной собственности обладает свойствами «неисключаемости» и «несоперничества». Он неисключаем, non-excludable, т. к. принципиально невозможно исключить из пользования им того, кто вовсе не участвует в его финансировании. И он не носит сопернического характера, non-rival, в том смысле, что его потребление кем-то не уменьшает его ценности. Конечно, в многообразной культурно-экономической реальности можно найти случаи, когда два эти свойства не выполняются в полной мере, но это означает лишь то, что культуру в какой-то мере можно рассматривать и как обычное благо. Однако само принципиальное наличие этих двух свойств ухватывает ее к нему несводимость. Грань между культурным и просто благом не богоданна, и имеющейся здесь свободой действия пользуется, кто может. В последние годы прослеживается тенденция к устрожению норм. 50-летний срок, после которого авторская собственность становилась общественным достоянием, в 1998 году в США под решающим давлением диснеевского лобби был продлен до 70 лет. Теперь за американцами последовало европейское законодательство. Потом, правда, законы, легко проходящие через Брюссель, тормозятся на национальном уровне, т. е. на том пока единственном, где происходят внятные и прозрачные дискуссии. Но это лишь замедляет, не отменяет, тенденцию.
Отметим пока, что основные границы применимости авторско-правового законодательства лежат в характере самого предмета этого законодательства. Очевидно, что интернетная революция качественно видоизменила и усложнила предмет копирайта. Но об одном из решающих новшеств говорят как-то мало, – а именно о внесенном ею радикальном игровом элементe. Я имею в виду не столько компьютерные игры и возможности играть друг с другом (или с биржей) по интернету, сколько всю разнообразную деятельность, связанную с обслуживанием своего или чужих компьютеров, с кодами, раскодировками, всяческим обменом, чатами, возможностями знакомства, общения с многочисленными индивидами и т. д. Признак косвенный, но все же бурное терминопорождение вокруг интернета неспроста носит открыто игровой характер. Интернавты, как бы отправляющиеся в плавание в незнаемое, временно перестают быть гражданами-citizens своих государств, чтобы, вознесясь над презренными границами, объявить себя netizens. В сети не столько буйствуют пираты, террористы и педофилы, сколько общаются приличные люди, соблюдающие добровольно возложенный на себя netiquette. Интернет все больше становится местом и инструментом работы, и нарождающийся pronetariat начинает требовать свои права. Так занимающему нас здесь copyright’у интернавты пытаются найти альтернативу в виде copywrong, как-бы-закона, который, может быть, вывернет традиционные правовые нормы наизнанку, зато будет отвечать новым сете-виртуальным реальностям. Сотни тысяч самодеятельных инженеров сотрудничают в сети над созданием и распространением ‘свободных программ’ (free software), в создании которых приглашаются участвовать любые пользователи: квази-правовую базу этой синергии они назвали copyleft. Сама проблематика копирайта являет собой готовое поле для коллективного сетевого пастиша. Существует, например, музыкальный журнал под названием «Copyright Volume!». Если игнорировать этот лудический аспект, невозможно понять побудительные мотивы бесчисленных создателей wiki-энциклопедий (где авторы также совпадают с пользователями) и других подобных сетевых проектов, а также тысяч форумов, которые зиждятся на бескорыстном и азартном обмене деятельностью.
Надо сказать, что тот факт, что такое бескорыстие сегодня требует объяснения и даже почти оправдания, – сам по себе симптоматичен. А ведь совсем недавно так функционировала, а местами в мире, поверьте, и до сих пор функционирует, университетская наука, в основе которой лежит экономика дара (в марксизме она была известна еще под названием ‘всеобщего труда’). Учеными двигало стремление опубликовать (т. е. сделать публичным), обнародовать и прежде всего предоставить суду компетентных коллег новейшие плоды своих усилий. Цитата как признание авторства (и/или авторитета) была возведена университетской экономикой дара в универсальный, необходимый, но и достаточный, регулятор интеллектуально-собственнических отношений. Логика этой экономики начала давать сбои там и тогда, где и когда на нее наложилось патентное право, коммерческий интерес, мощные индустриальные инвестиции. Но в гуманитарном знании логика дара, пожалуй, и до сих пор доминирует.
Копирование тоже проникнуто игровыми мотивами, не последним из которых выступает нарастающая легкость процесса. Подготовленный фотографией и граммофоном, настоящий перелом произошел с копировальным аппаратом и кассетным магнитофоном, т. е. в начале 80‑х годов. Стремительно выходит из обихода переписывание от руки, прежде всего в школе, главной кузне социальных норм, навыков и привычек. Вскоре копировальные машины становятся по карману не только фирмам, но простым смертным. Весь прочий инструментарий пиратства также абсолютно банализируется: аудио- и видеокассеты, диски, магнитофоны, потом гравёры, плейеры разных форматов (МР3 – это отдельная революция) входят во все жилища, во все комнаты, по детские включительно, если не начиная с детских. Индустрия снабжает не только средствами, но и примерами: ‘compil’, т. е. compilation – это одновременно название товара и приглашение к созданию собственных индивидуальных ‘компилей’. Рядовые граждане, они же покупатели, смотрят на это массивное предложение не только как на побуждение к копированию, но и как на благословение: противься этому закон, он бы запретил не использование, а прежде всего производство и продажу копировальных орудий! Факт обложения этих орудий налогом, сложно перераспределяемым затем между авторами и посредниками, даже в европейских странах не известен всем пользователям. Судьба этих налогов в глобальной экономике становится и вовсе непроницаемой.
Но о глобальном – в следущий раз.
|
