Нелепая история с трансляцией сериала Юрия Грымова была предметом обсуждения на протяжении тех двух недель, что пролегли между тремя уикендами. На каждый из них пришлось по четыре серии, поставленные на заведомо мертвые часы в середине дня. Пережеванный всеми СМИ конфликт создателей фильма с руководством некогда либерального канала НТВ был объявлен основной причиной полугодовой отсрочки телевизионной премьеры. Якобы в фильме есть заявления, оскорбляющие ветеранов войны в частности и патриотов России в целом. Ими, этими заявлениями, пришлось поступиться: в телевизионной версии заметно сокращена сцена, где ближайший друг главного героя излагает свои мысли о вырождении нации и о бесчинствах советских войск в добиваемой Германии. Об изнасилованиях, убийствах и мародерстве, массовый характер которого не нуждается в доказательствах. Оказалось, что и об этом теперь нельзя.
К откровенным проявлениям бессмысленного, сугубо перестраховочного сервилизма многим жителям России не надо привыкать, поскольку они еще не отвыкли. Грозил ли кто-то каналу, вынуждая его руководство примерно наказать зарвавшегося режиссера, никто уже никогда не узнает. Хотя бы потому, что теперь эта история кажется уже совсем не значительной. Абсурд настоящего осознается как таковой только в будущем. А для казуса с сериалом оно уже наступило. Как писал Андре Глюксман по поводу устроенной нами самими действительности, «что бы ни случилось, ничего не происходит». Телевизор – наглядная иллюстрация второго закона термодинамики. В замкнутой системе энтропия возрастает. Давно закрылись немногие приличные передачи. Осторожные профи вроде Познера и Соловьева не влияют на бодрый dance macabre, в котором кружатся «Аншлаг», реальные шоу и криминальные сводки. Основная задача информационных программ ритуального характера – поддержать распространенный в обществе силовой патриотизм. На этом слюноотделительном фоне несовременно выглядят сериалы вроде относительно давнего «Штрафбата» Николая Досталя или «Московской Саги» Дмитрия Барщевского, не говоря уже о «Детях Арбата» Андрея Эшпая и «В круге первом» Глеба Панфилова. Их художественный уровень неравноценен, но речь не об этом. Более или менее очевидно, что их создатели несли зрителю некое послание, апеллировали к его культурной памяти и предотвращали быстрое выветривание уроков истории. Такие сериалы могли сниматься в 1990-е, но тогда на них не было денег. Сейчас деньги появились, но изменилась жизнь. Со всей этой неудобоваримой архаикой, демонстрирующей карикатурные ужасы сталинской эпохи, пора было кончать. Людям нужен позитив.
А роман Людмилы Улицкой никакого позитива, кроме сомнительных нравственных мук, не предлагает. Так же, как самая легкая из приведенного списка сага Василия Аксенова, как суперпопулярный в конце 1980-х роман Анатолия Рыбакова и, тем более, как роман Александра Солженицына, ставший тогда же для многих настольной книгой (не считая тех, кто читал его в машинописных копиях). Все они, за исключением последнего, могут быть отнесены к разряду семейных хроник. Даже экранизация «В круге первом», и та акцентирует элементы семейного нарратива, присутствующие в литературном источнике, пусть он и представляет собой не хронику событий, а интроспекцию главного героя. У хроники Улицкой есть одна особенность: она рассказывает историю гибнущей семьи на фоне истории гибнущей страны. Этот парадокс особенно заметен в контексте того, что через весь роман проходит тема деторождения. Но собственно пафос и романа, и фильма – это вы-рождение, в котором виновны все. Даже тот, кто больше всех с ним борется. Женский хирург, умница и бонвиван, силач и фрондер, забывший больше, чем все его оппоненты будут когда-либо знать, даже он, Павел Кукоцкий, ничего не может сделать. Его дом населен случайными людьми, пусть они все в какой-то момент были нужны друг другу. Его дар истощается, а силы уходят на инсценировку запоев, объясняющих неявку на заседания партактива. Его любимая женщина медленно покидает этот мир, оставляя в нем лишь свое изможденное тело. Его дочь умирает от послеродовой травмы, оставив одну ниточку – внучку, которой не суждено жить в докторской квартире, фактически захваченной бывшей одноклассницей дочери, туповатым и хитрым существом с развитым инстинктом самосохранения. И весь этот развал происходит с теми, кто по определению должен отдуваться за униженную, запуганную, поставленную на колени страну. Теми, на ком она, собственно, держится. Но энтропия затягивает, как зыбучий песок из кошмаров Лены – сходящей с ума жены Кукоцкого. Тезис «Смерти нет» в финале фильма выглядит то ли заклинанием, то ли предупреждением: если нет смерти, то нет и спасения. Идея реализованного геноцида нации может, конечно, быть следствием паранойи, одержимости теорией заговора. Но стоит, к примеру, заглянуть в тот же телевизор, как немедленно получаешь подтверждение. Не слишком ли болезненную тему затронул Грымов, решив экранизировать, сделать зримой проблему, спрятанную в многослойном романе с его многослойными отступлениями? Впрочем, коса на камень натыкается, как правило, случайно.
Не исключено, что репутация Грымова как бывшего рекламиста и клипмейкера, в 1998 г. грохнувшего беспрецедентной раскруткой собственного фильма «Му-Му», может оказать влияние на трактовку конфликта. Легко предположить, опять-таки, в соответствии с одной популярной теорией, что Грымов придумал все это специально, чтобы привлечь внимание к фильму, который до того рекламировался более чем скромно. Одна загвоздка – на DVD он активно продавался, никакого искусственного дефицита создано не было. Кто хотел, тот посмотрел еще зимой. Жадность и трусость – коктейль распространенный. Несмотря на то, что Грымов сделал предельно понятный фильм, заведомая сложность поднятых им проблем – фактор потенциального снижения рейтинга. А ясно сказанные слова о том, что произошло и почему мы такие, вызывают панику. Но хороший программный директор с ней справляется быстро: все в порядке, позитив на месте. В качестве побочного следствия появляется прецедент, о чьих перспективах лучше не задумываться. Мы, скорее всего, и не задумаемся. Предоставим дело профессионалам.
|
