В художественной области стали происходить удивительные и загадочные события. На выставках появился зритель – нормальный, добротный, среднестатистический. Как художественный критик, я по профессиональной обязанности хожу, как правило, на вернисажи и презентации и с широким зрителем не встречаюсь. Однако в последнее время преподаю в МГУ на факультете Искусств и периодически вывожу своих студентов на выставки в музеи и галереи. Оказалось, что для того, чтобы купить билеты в Третьяковке и Пушкинском, приходится выстаивать довольно приличную очередь. А попытка обсудить тот или иной шедевр приводит к тому, что вокруг собирается толпа любителей искусства, возникают разного рода дискуссии, не предусмотренные учебным планом.
Такого рода полевые социокультурные наблюдения подтверждаются и строгой статистикой. По сведениям, которые собрали служители культа чистого факта, сотрудники культурного департамента газеты «КоммерсантЪ - Daily», выставку «Россия-Италия. От Джотто до Малевича» в ГМИИ им. А.С.Пушкина посетило около 250 тыс. человек, а выставку «Марк Шагал. Возвращение в Россию» в Третьяковке - 125 тысяч. Социодинамику зрительского интереса выявить довольно сложно – никаких исследований не проводилось, а цифры, которые приводятся в «Коммерсанте», несколько разнятся с теми, которые можно найти на сайтах упомянутых музеев.
Новости отличные, можно было бы с радостью воскликнуть, что Музейная Революция начала свое победное шествие. Однако следует напомнить, что Музей как публичная институция есть порождение французской Революции. Революционные санкюлоты в своих фригийских колпаках в один прекрасный момент заполнили залы Лувра, открытого для широкой публики решением Конвента. Несомненно, что в тонкостях Фрагонара или Буше революционные массы мало что понимали, зато могли с гордым видом сказать: «Это все теперь наше!». Коллективное потребление художественных сокровищ стало важной составной частью системы дисциплинарного общества, а всякий музей есть своего рода Музей Революции. Собственная цена и ценность картины или скульптуры отошла на второй план, став частью грандиозного Зрелища. Тут придется напомнить банальное наблюдение о картине, сделанное французским неотомистом Этьеном Жильсоном. В отличие от музыкального произведения, «ее можно поместить в конкретном пространстве, и ее местоположение станет в самом точном смысле единственным местом, где ее действительно можно увидеть. Желающий увидеть картину должен отправиться в Лондон и посетить тот зал Британского музея, где она находится. Это вещь, потому что она здесь».
Вот эта особенность Dasein, здесь-бытия произведений изобразительного искусства и породила в постиндустриальном обществе огромную туристическую индустрию – массы зрителей перемещаются по проторенным маршрутам, по своим траекториям передвигаются сами шедевры. На рынке символических ценностей единицей отсчета оказывается не товарная стоимость предмета, но сама совокупность эстетических переживаний, получаемых зрителем. При этом номинальная ценность картины в условиях постиндустриального общества также включается в общую смету – сознание того, что ты смотришь на картину стоимостью в сотню миллионов долларов, сходно ощущению от просмотра голливудского блокбастера, на производство которого потрачены сопоставимые суммы.
В этой глобалистической культурной экономике Россия долгое время оставалась сырьевым придатком – музеи все девяностые жили за счет того, что давали в аренду свои шедевры, которые становились частью Зрелища в совсем других географических регионах.
Теперь же, как мы видим, в наши музеи пришли революционные массы, которые настойчиво требуют своего Зрелища. Внимательный наблюдатель мог бы предугадать такой ход событий - в Лувре или Прадо давно уже выделяются группки принаряженных курских учительниц и казанских счетоводов, которые скопили денег для того, чтобы прикоснуться лично к здесь-бытию великих шедевров прошлого и настоящего. Именно эти бесстрашные бойцы музейной революции и требуют зрелища с доставкой на дом. А шоу принадлежит тем, кто заплатил за билет. Вот это и есть сокрытая суть музейной революции. До ее начала единственной целью эффективного музейного менеджмента было выбивание средств из государственных фондов ради спасения гибнущей культуры. Но революционная ситуация все меняет, решать все будет зритель, а не чиновник.
Однако пока что такое развитие событий представляется чистой утопией. В бочке революционно-музейного меда есть и серьезная ложка дегтя. Местный производитель еще слишком слаб – в большинстве наши музеи продолжают занимать пассивную позицию, показывая нам или продукт, произведенный на экспорт, или вещи, представляющие из себя чистый культурный импорт. Даже уникальный проект – выставка «Бубновый валет», созданная исключительно на местные деньги и местными кураторами, также изначально предназначалась для европейского зрителя и была показана сначала в Монако, затем в Санкт-Петербурге, и только потом – в Москве.
Проблема почти неразрешимая – сами музеи практически не заинтересованы в том, чтобы регулярно поставлять нам хорошие и увлекательные выставки. Весь доход от продажи билетов и даже спонсорские вливания законным порядком переводятся в Казначейство, откуда их и следует испрашивать через соответствующие инстанции. При этом нет никакой речи о том, чтобы создатель успешного шоу получил хоть какую-то компенсацию за проделанную работу. Предполагается, что люди культурные и музейные должны все делать на чистом энтузиазме, за зарплату ниже прожиточного минимума. Чистый и незамутненный островок распределительного социализма в бушующем море монетаристской экономики.
При этом сами цифры говорят о том, что de facto музейный процесс становится вполне сопоставим с размахами большого шоу-бизнеса. Если я не ошибаюсь, то четверть миллиона зрителей вполне достаточно для того, чтобы не очень многобюджетный кинопроект вышел в зону самоокупаемости. А 18 тысяч зрителей (столько пришло на выставку модной англичанки Сэм Тейлор-Вуд в Музей современного искусства) принесут вполне достаточный доход организаторам какого-нибудь рок-концерта. И организаторы этих действ, то есть продюсеры, получают за свои труды вполне сопоставимые суммы. А вот кураторы, которые организуют выставочные шоу, почему-то должны работать на чистом и светлом энтузиазме, гордые одной лишь своей причастностью к высокому искусству. Так оно пока что и происходит, но долго ли сможет продолжаться такая ситуация? И возможно ли победить социализм в одном, отдельно взятом секторе культурной экономики?
|