Хотя она, собственно, и не премия вовсе - в распространенной, профанной трактовке понятия. Материальное наполнение сугубо символическое: большинство газетных заметок, посвященных награде, из года в год муссируют в заголовках джентльменский комплект - поллитра, целковый, яблоко. Больше муссировать нечего. Во-первых, читателям общеупотребительных газет номинанты в массе своей чужие. Заходя в книжный, эти читатели могут наблюдать на специально выгороженных стеллажах томики с именами шорт-листеров на корешках, но не покупают и впредь не купят. Во-вторых, околопремиальные интриги (коих, по слухам, еще как хватает) никогда не выходят наружу - из соображений корпоративной надменности.
Да; пожалуй, «корпоративная» - единственно верный эпитет, пусть и парадоксальный. Внутри корпорации, о которой речь, существуют специфические полит- и бизнес-тактики, однако сама ее арматура, без всякого сомнения, выкована прециозным молоточком искусствоведа. «Белочка», учрежденная в 1978-м редакцией подпольного журнала «Часы», могла казаться фрондерской разве что в цензурную эру. На деле она с первых шагов поддерживала бунтарство не политическое, а эстетическое. Каковым и при соцреализме, и при постмодерне оставался классический авангард. «Премия призвана фокусировать внимание на авторах, ориентированных на обновление принципов письма и радикальные инновации в сфере тематики и художественной формы». Эта фраза из учредительного документа чуть не дословно повторяет энциклопедическое определение модернизма. Взглянем на ретроспективу лауреатов: заданный азимут выдерживается железной рукой. Айги, Соснора, Кривулин, Драгомощенко, Жданов, Парщиков, Абдуллаев, Мамлеев, Саша Соколов, Евгений Харитонов, Елизавета Мнацаканова, Ольга Седакова, Елена Шварц... Есть в реестре и Лев Рубинштейн; но премия ему присуждена не за постмодерновую, пробу негде ставить, «карточную» поэзию, а за эссе; многозначительная разница для тех, кто понимает.
Понимают, увы, немногие. Авангардное искусство - крепкий орешек даже для кабинетных экспертов. Поди отличи навскидку инновацию от графомании; бывали ведь в истории искусствознания и ошибки, да еще какие скандальные. В этом-то и заключается высокомерие премиального оргкомитета: его вердикты не поддаются дилетантскому анализу. Аргументированно оценить в кратком газетном или сетевом комментарии шансы фигурантов любого «короткого списка», в том числе и теперешнего, на финальную победу невозможно. Для этого надо сочинять о каждом из них пространное литературоведческое исследование. Такие исследования, впрочем, сочиняются и публикуются - в качестве книжных предисловий и статей в умных журналах вроде «Критической массы» или «НЛО». Человеку со стороны их прочтение мало что дает. И объекты, и адресанты, и адресаты этих текстов - люди, находящиеся внутри: члены корпорации. Уроборос вдумчиво кушает собственный хвост.
Вот как сказано об одном из претендентов на нынешнюю «белочку» Арсении Ровинском: «Если рассмотреть возможность довольно широкой расстановки единяще-консолидирующего «мы» относительно множества персонажей поэта, то становится понятно, как в книге Extra dry продолжается начатое в «Собирательных образах» освобождение лирического героя от традиционно навязываемых ему личностных презумпций». Ну красота, свободу лирическому герою! А растолкуйте-ка по-простому, хороший ли Ровинский поэт? Талантливый ли? Не растолковывают. Подобные критерии принципиально исключены из зоны исследования. И поделом. Они антисистемны.
Вы возразите, что вместо статей целесообразно прочесть сами произведения - мероприятие вполне осуществимо, если не пожалеешь пары-тройки тысяч рублей, - составить о них собственное мнение и озвучить его. Ан нет. Предположим, я сообщу вам, что шортлистерка Степанова, на мой взгляд, щедро одарена, а шортлистер Львовский неисправимо бездарен. Это будет еще более антисистемно. Попросту смехотворно. Отчего? Приведу прозрачный пример.
В этом году объявление перечня финалистов было приурочено к кратной дате - 125-летию со дня рождения патрона-эпонима. В оперативных откликах на юбилей его харизматичная фигура предстала не то чтобы с самой выгодной стороны. Скажем, Андрей Немзер подчеркнул, что как человек Белый был тяжел в быту и романтически нечистоплотен, как ученый - недостаточно капитален, как художник - неровен. Реальный продукт всякий раз оказывался на голову ниже авторских амбиций. «Петербург» не стал русским «Улиссом». Стихи выветрились из коллективной памяти, никто-де уже не способен продекламировать несколько строк экспромтом.
С последним замечанием я поспорю. Разбудите меня до первых петухов, гаркните в ухо «Бугаев! Белый!» - и я без паузы оттарабаню: «Там в пурпуре зори! Там бури! И в пурпуре бури внемлите, ловите - воскрес я, глядите, воскрес! Мой гроб уплывет - голубой в голубые лазури... Поймали, свалили, на лоб положили компресс»... Гм. Боюсь, стихи хреновые. У Белого наверняка встречались и получше. А запомнились почему-то именно вышеприведенные. Разве это бросает тень на мэтра? Скорее уж на меня. Традиционно навязывающего ему свои личностные презумпции.
Впитали? Находясь вне системы, вы можете смаковать рассказы провинциального почтальона Анатолия Гаврилова и позевывать над экспериментальной прозой столичного медгерменевта Юрия Лейдермана. Наслаждаться изобретательной эссеистикой питерца Александра Секацкого и скрежетать зубами, продираясь сквозь лингвистические построения москвича Бориса Дубина. Но коли вы запретесь в комнате без окон, сядете и прочтете вошедшие в шорт-лист опусы один за другим, у вас не останется индивидуальных предпочтений. В ушах зазвучит слитный, равномерный гул трактора по имени авангард, усердно корежащего отверделые языковые конгломераты ради обновления принципов письма. Для идеологов премии Андрея Белого первостепенно важен именно гул, а не индивидуальные достоинства и недостатки авторов - участников процесса. Эта премия - не что иное, как способ манифестации гула вовне плюс средство поддержания трактора в рабочем состоянии. Механизм, информируют нас, фурычит. Модернизм жив-здоров.
В «короткий список»-2005 включена монография Игоря Вишневецкого на увлекательнейшую, животрепещущую тему «Евразийское уклонение в музыке 1920-1930-х гг.». Я знаю Игоря с его пеленок. В возрасте трех месяцев он наизусть декламировал Гельдерлина, полутора лет от роду сложил первый венок сонетов, в старшей группе детского сада завершил диссертацию о метафорике левой ноги у Введенского и Пессоа. Затем уехал преподавать что-то в Штаты, научился эффектно раскуривать трубку... и как одержимый писал: поэзию, прозу, критику, литературоведение, имейлы, эсэмэски - все прихотливей, эзотеричней, радикальней. Результат налицо. Номинация в шорт-листе - награда за послушание; не в педагогическом смысле, а в самом что ни на есть клерикальном. Дело не в том, насколько ты одарен, а в том, насколько прилежен в вере. Тебя отметят за тщание раз, другой; не за горами и главная награда, тем паче что круг послушников узок. Авангард не курорт; его каменистые тропы не для сибаритов.
Не думайте, что я иронизирую. Я восхищаюсь. Какая литературная институция может сегодня похвастать столь четким стратегическим видением культурного процесса? А никакая. Повсеместно разброд и шатания, подмена критериев, крушение ценностных шкал. И лишь у «белочки» - алмазная иерархия, детализированное ощущение своей поляны, логичной и выстраданной повестки дня. Любые издержки здесь оправданны.
Оправданна и экспансия на сопредельные поляны: ведь их границы толком не охраняются, на территориях царят коррупция, анархия и промискуитет. А даже если б не царили - безупречный катехизис справедлив повсюду, вне зависимости от юрисдикции. В последнее время благосклонность Андрея Белого систематически изливается на персонажей из сферы так называемого мейнстрима, и что же? Мы всякий раз смотрим на этих вроде бы давным-давно знакомых и знаковых персонажей новыми глазами, постигая их истинную, глубоко некоммерческую натуру.
Так в 2002-м обрел свой законный шесток Лимонов. В 2003-м - Пелевин. В 2004-м - Петрушевская. Теперь, в 2005-м, - Михаил Шишкин и Евгений Гришковец. С Шишкиным ситуация элементарная: он убежденный послушник, прирожденный душитель-воскреситель слов, разве лишь жюри «Нацбеста» оказалось не в состоянии это почувствовать и село в калошу. А вот с Гришковцом все не настолько очевидно. До сих пор мы считали его мастером гламурной stand-up comedy, этаким Петросяном для экзальтированной богемы. Слепцы. Гришковец-то, выясняется, тоже того. Избран. Гудит. Эх, недолго ему лицедействовать, радоваться да веселиться; его бутылка, яблоко и целковый - уже на небесах.
|
