Индустрия кино подумывает о том, что пора бы уже выпускать DVD-копии одновременно с выходом фильма в прокат. Такое желание оправдано и потому извинительно: кинематографу все труднее соперничать по популярности с анимационными компьютерными игрушками, которые уже обогнали его по сложности спецэффектов и плоскости побуждаемых эмоций; боязнь проиграть в деньгах растет пропорционально сужению пространства для гешефта, - отсюда и желание быть всего на полшага позади моды, что есть, как мы знаем, бонтон.
Бонтон бонтоном, но, экономически нецелесообразный, он превращается в шик и даже в непозволительную роскошь. DVD-копии, конечно, продукт передовой технологии, но, выражаясь языком рынка, - всего лишь банальное вторсырье. Ширпотреб в буквальнейшем смысле этого слова. Тираж DVD-копий определяется мерой успеха фильма среди широких народных масс, а иных способов измерить этот успех, чем прогнать фильм в кинотеатрах, на сегодняшний день не существует. Возможно, в будущем появятся новейшие приборчики, тест-системы, куда можно будет засунуть едва смонтированный продукт – и на экране высветится, как в караоке: «Вы снимаете кино великолепно. Сто баллов». Пока же главным показателем успеха является старая добрая сумма бокс-офиса. И, наконец, как быть с продажей лицензий, на которых кинокомпании зарабатывают до 40% прибыли? Ведь, кроме производителей DVD, набросятся телевизионщики – платные и бесплатные, - подставляя эфир. Коммерческая выгода от DVD-торопливости весьма и весьма сомнительна.
Но вместо такого резонного и приземленного возражения из уст кинорежиссера Манноя Найт Шьямалана прозвучала гневная филиппика. Кинорежиссер заявил, что не хочет снимать для DVD, ибо такая практика грозит уничтожить идентичность кинематографа. “Если я не могу делать фильмы для кинотеатров, я не хочу делать их вообще. Ведь самые магические моменты – это когда ты сидишь в кинотеатре рядом с кем-то, можешь делиться своими впечатлениями с ним, чувствовать себя частью коллективного разума”.
Что ж, поговорим об эстетических противоречиях.
Манной Найт Шьямалан отчаянно лукавит. Ничего магического в коллективном разуме нет. Кто-то сморкается, кто-то громко разворачивает конфету, кто-то ржет в неподходящих местах. У кого схватки, у кого метеоризм, а у кого икота. В опере вот публика поприличнее: трудно приманить на «Искателей жемчуга» попкорножвачных животных, как Ларс фон Триер приманил их на х/ф «Догвилль», желая, видимо, сосчитать, сколько его собственных персонажей придет посмотреть его фильм, не подозревая о том. С оперой так не выйдет: Николь Кидман не умеет петь. Именно потому оперная публика испытывает ни с чем не сравнимую ненависть к коллективному разуму: общее переживание ненавистно ей; достаточно кому-то даже не чихнуть, а просто глубоко вздохнуть в момент, когда меццо-сопрано чуть не срывается на высокой ноте и все-таки не срывается, вытягивает, молодчина, талантище!!! – и к нарушителю гармонии повернутся десятки искаженных гневом лиц и зашипят на низких, очень низких нотах – немузыкально так зашипят.
Преимущество оперы перед ее телеверсией – приложением к Святославу Бэлзе – вовсе не в возможности «делиться своими впечатлениями» с сидящими рядом. Акустика, оркестровая яма, живые голоса поют, икра в буфете, первый звонок, строгие одежды, поклоны артистов. Спектакль и зрелище – две разные вещи, и в опере зритель почти равен актеру, он принимает в спектакле деятельное участие, искалывая себе руки шипами роз, завернутых в пошлую бумагу с невероятной ленточкой. В кинотеатре он полностью лишен этой возможности: даже во время премьерного показа авторы фильма могут появиться лишь перед просмотром, и говорят по большей части чудовищные банальности о том, как трудно им было работать и как им страшно представлять свое творение на суд публики. Некому дарить букеты и аплодировать, коммуникация зрителя и автора сведена к нулю, спектакля не получается.
С акустикой тоже беда: преимущества долби-кинотеатра перед DVD-приставкой выглядят все более сомнительными, ибо домашний кинотеатр со всевозможными вариантами «звука» и, главное, полной свободой его регулировать, да и не только его, даст любую фору любому самому современному кинозалу. Стереозвук, наушники, эквалайзеры, кнопочки, рычажки, стереоизображение. К тому же металлический кружок DVD можно вертеть и так, и сяк, смотреть фильм слева направо и сверху вниз, менять язык и возвращаться по сто раз к эпизоду, где Шарон Стоун улыбается искусственными зубами почти как настоящими. А в кинозале – только плохие или, чего доброго, золотые зубы рядом сидящих, которые разевают напомаженные рты: «Хах! Ха-ха-ха-ххх!».
Ничего магического. Кинорежиссер Шьямалан думал не о зрителях – он думал только о себе. Опостылевшие фестивали и модные премьеры, публика в зале – исключительная заслуга продюсера и нанятых им рекламщиков, с достоинством занимающих важные места в партере. Это вообще не зрители, это особая порода людей, чей бизнес – ходить в кино. Треть из них – ненавидящие друг друга кинокритики: будто старая актриска, выходящая в свет исключительно из конкурентных соображений, кинокритик является на премьеру с целью показать, что последнее слово будет за ним, а не за коллегой из другого издания. К формированию мнения о фильме все это имеет весьма приблизительное отношение, ибо кинокритиков читают только другие кинокритики, на мнение которых это никак не влияет.
Кинорежиссер отлично знает, что вся эта ярмарка тщеславия никакого отношения не имеет к публике. Он чувствует, что успех его фильма не обеспечен успехом премьеры, - это всего лишь успех продюсера, а уровень продажи DVD-копий говорит об успехе нанятых продюсером рекламщиков. Ему, бедному, не остается вообще ничего.
А так хочется восторженных глаз, аплодисментов, криков «браво!» и «бис!», - прямо как в опере. Быть если не Пуччини, то хотя бы Чечилией Бартоли. Никто не верит, что все это сделал он, сам все придумал, поставил, заставил ходить, говорить, плакать, пить чай. И вот ему хочется обмануть себя хоть чем-то, каким-нибудь мифом о том, что искусство кино творится в кинозале, при живом участии публики, ему хочется, чтобы кино оставалось театром, но оно не может. Публика, желанная и неблагодарная публика ничего не понимает: не будучи участницей действа, она инстинктивно отторгает режиссера, забывает о нем и, чтобы, не сходя с места, не умереть от огорчения, горячо влюбляется в актера. Актер прекрасен, недосягаем и неувядаем, готов к универсальному использованию и привычен к любому носителю – от DVD до газетной бумаги. А режиссер плоский, как кинопленка, с дырочками, легко воспламеняется и сгорает, так и не дождавшись вызова на поклон.
|
