«Интеллектуальная книга» как принадлежность мира humanities вполне может стать архаизмом, несмотря на статусные выставки «Non-Fiction». Ее значимость для «гуманитариев» традиционно задавалась тем, что она являлась пунктом сопряжения разных видов капитала – академического и культурного. То есть интеллектуальный книжный рынок был, например, способом подтвердить переводимость академического статуса в «культурное достижение». При этом предполагалось, что «гуманитарность» принципиально не может быть ограничена собственной автономной (академической) сферой, именно поэтому для нее важен публичный – рыночный – механизм, существенно отличающийся от строго-научной коммуникации, отдающей предпочтение «цензурируемым журналам», заведомо не предназначенным для «широкой общественности».
Иными словами, парадокс «интеллектуальной книги» в том, что она, вступая в универсальную стихию рынка, стремится сохранить собственную игру «качественных» видов капитала, что само по себе уже выглядит анахронизмом. Можно заметить, что стратегия «домов моды», принятая некоторыми интеллектуальными издательствами (примеры – французские Maurice Nadeau или некогда весьма шумное леворадикальное Maspero), становится все более маргинальным явлением, вытесняемым издательствами-фабриками. И даже теоретиков «различия» и «множественности» вроде Мишеля Фуко будут издавать «транснациональные» издательства, дабы «облегчить» жизнь scholars. Последним остается бессильно ненавидеть усредняющий рассудок.
Российская ситуация с «интеллектуальным книгоизданием» вызывает обеспокоенность всех участников рынка (издателей, читателей, авторов, переводчиков и т.д.), однако многочисленные попытки «отрефлексировать» развитие событий (вроде круглого стола «Судьба интеллектуальных изданий в неинтеллектуальное время», прошедшего недавно в клубе «Живой уголок») оставляют впечатление недоговоренности – издатели делают вид, что «рынок ушел», однако причины не называются.
Один из моментов, который позволяет подойти к смутно ощущаемой проблеме интеллектуальной книги (и ее возможного исчезновения) – обычно элиминируемая экономическая подоплека, то есть особенности российского интеллектуального книгоиздания как рыночного, а не столько «научного» жанра. Его история в 90-х – это, как все соглашаются, история несбывшихся надежд (то есть, одновременно, история возвращения гуманитария в частное пространство позднесоветской кухни). Не сбылись они, если в целом, из-за того, что агентам, имевшим отношение к капиталам, сопрягавшимся в интеллектуальной книге, по определенным причинам стало выгоднее держать эти капиталы порознь, а если и сопрягать, то в совершенно формальной манере. Так, академия стремится замкнуться по модели научного сообщества (максимум возможностей и требований здесь – это мало кому нужные официальные журналы, словари и многочисленные «отписки»), поскольку любая «дополнительная» активность, не вписанная в логику научно-отчетной работы, сбивает порядок распределения рангов и перехода с одной научно-армейской ступени на другую. А издатели, в свою очередь, обнаружили рынок в качестве предельной экономической реальности, которой они хотят руководствоваться, невзирая на былой «идеализм» (пример – деятельность издательства Ad Marginem и его смещение в сторону «более продаваемой» литературы).
Такое разделение или «развод» разных форм капитала не объясняется простой рыночной доходностью (проще всего было бы сказать, что издавать «умные» книги просто невыгодно). Объяснить этот развод проще, если проследить как был организован этот странный брак, почти мезальянс, который сейчас представляется разве что случайной связью.
Возьмем актуальный пример. Известный издатель В. Анашвили (неоднократно, кстати говоря, заявлявший о несостоятельности российского рынка интеллектуальной литературы) сейчас выпускает серию университетских компендиумов "Территория будущего". De facto это тексты, которые уже были изданы (например в «Логосах»), но теперь собраны заново, в особой пропорции – как академический коктейль, предназначенный, в том числе, для безвозмездного дара библиотекам. Своим существованием новая серия в значительной, по-видимому, степени обязана новому меценату – Александру Погорельскому. Представление последнего об «Университетской библиотеке Александра Погорельского» можно найти на сайте «Радио Свобода».
Очевидная тенденция снижения количества «новых» (или «открываемых») авторов в данном случае демонстрирует, что фигура мецената (не будем говорить о «спонсоре», что почти непристойно), гарантирующая связь разных форм капитала, сейчас уже не решает проблему – и не потому что меценатов мало, а в силу самой структуры их влияния и интервенции в данное поле. Связано это, прежде всего, с тем, что игроки – академические и издательские, которые провалили этот рынок (или, скорее, не сумели и не захотели его развивать, решив конвертировать культурный капитал в двух разных направлениях – в направлении академии и в направлении «голого» рынка), с этого рынка не ушли, а, напротив, его монополизировали, выделив его «элитную» часть. При этом их отношение к предмету своей деятельности стало гораздо более маркетизированным и циничным, чем ранее. В принципе, вместо «открытия» авторов теперь можно заниматься просто переизданием, «хранить» минимальный капитал, поскольку именно это обеспечивает привлекательность для потенциального мецената. Именно такое «хранение» описывает практику, в частности, в сфере переводов, где инъекции «новых» текстов остаются микроскопическими, но выверенными, поскольку более серьезные и серийные «вливания» не требуются для поддержания «алиби» постоянного «культурного» капитала (пример – переводы А.Бадью или Делеза/Гваттари, центральные работы которых не вписываются в эту логику уже в силу своего размера). Иными словами, игрокам этого рынка выгодно, чтобы он был не рынком, а областью благотворительности, поскольку иначе неминуемо встал бы вопрос размывания и потери их привилегированной позиции.
Все это поддерживается и достаточно жестким консенсусом среди самих потенциальных потребителей и одновременно отечественных производителей, то есть «гуманитариев». С одной стороны, все понимают, что «провал» огромен (традиционное «в России ничего нет»). С другой стороны, эти понимающие в принципе считают, что делать ничего не нужно, поскольку они понимают именно потому, что знают то, от чего они отстали, а другим это знать вовсе не обязательно. Например так: «мы понимаем, что мы отстали, что у нас до сих пор даже нет перевода N., но мы-то читали N, все кому надо (а надо только нам) его читали, поэтому лучше уж его и не переводить». Иначе говоря, условная «элита» не нашла никакого иного механизма, кроме продления логики «спецхрана» там, где она уже не работает. Элита вместе с издателем-ловцом составляет фигуру некоего «сырьевого» книгоиздания, черпания из «запаса» собственного культурного капитала (все более и более мнимого), который теперь имеет смысл обменивать только на дензнаки и абстрактные академические знаки статуса, то есть «сливать».
В результате на поверхности ситуация проста. Даже за пределами случайных «меценатских» инициатив возможны разве что заполнения всем видных пробелов, то есть проекты, которые строятся на весьма частичной и случайной осведомленности «неэлитных» издателей, которые не доверят формирование более-менее грамотной серии «интеллектуалам» именно потому, что не хотят идти на излишние риски. Неопределенный характер «благотворительного рынка» способствует усилению роли «классических» брэндов, которые как будто гарантируют некоторый успех произвольному издателю, заинтересуйся он интеллектуальной книгой.
Итак, с одной стороны – «элитный» рынок, сформировавшийся разорвавшейся связкой «гуманитариев-экспертов» и вышедших из их среды издателей, ныне поддерживающих эту связку только за счет фигуры мецената, но уже безо всяких культурных ставок, а с другой стороны – случайные интервенции обычных издательств (в том числе и крупных), делающих, как правило, ставку на классику, формирующую контекст не столько актуальной интеллектуальной жизни, сколько некоей фиктивной социальной памяти (от Розанова до Тоффлера). Ключевая для первого случая фигура мецената интересна тем, что российский меценат не встроен в соответствующую культуру. Между «деньгами» и «компетентностью» (или «творчеством») наличествует разрыв, который устраняется в пользу денег, поскольку «деньги» здесь априори покупают всё: «меценат» не делает нейтральное «вложение», а покупает, как ему обычно представляется, собственный интеллектуальный статус (что-то вроде дополнительной научной степени), поэтому-то он не может остаться в стороне от собственно издательской политики. Адекватным ответом со стороны издателя является политика «монотонности» или минимального предложения: зачем открывать авторов, если тот же самый фиктивно-культурный статус меценат может получить путем покупки уже имеющегося материала. Давая деньги на книги, которые никогда не окупаются, он покупает возможность продемонстрировать собственное чтение (для него «прочитать = издать») и даже сформировать реперные точки для любого другого издания (отсюда идея «университета» и университетской библиотеки). Идеальный партнер такого мецената – издатель, который стремится к «максимизации» прибыли, предпочитая издавать то, что уже было, но в новой обертке.
Поскольку такая ситуация формировалась не один день, трудно ожидать, что она решится благодаря какой бы то ни было «рефлексии» или же дружному «общему делу». В конце концов, «сырьевое книгоиздание» удовлетворяет практически всех, кто к нему имеет отношение. Другое дело, что игра эта вряд ли может иметь долгосрочный характер, поэтому изменения – в том или ином направлении – неизбежны.
|
