Если несколько сотен прочитанных и услышанных отзывов могут служить каким-либо показателем зрительского мнения, то российских зрителей «Горбатой горы» Энга Ли (2005) следует, вероятно, разделить на две группы. Для одних этот фильм – «натуральный отстой о ковбоях-пидарасах», для других «трогательная и прекрасная история любви», причем среди этих других немало барышень, навеки покоренных Хитом Леджером и Джейком Гилленхаалом в главных ролях. В чем-то правы и первые, и вторые.

Сегодня только ленивый и нелюбопытный не знает, что снята «Горбатая гора» была по одноименной и действительно превосходной новелле Э. Анни Пру (Proulx), что фильм получил три «Оскара» 2006 г. за лучшую режиссуру, музыку и адаптацию книги, четыре «Золотых глобуса» и «Золотого льва» венецианского кинофестиваля. И что рассказывается в нем о многолетних, мучительных и трагических взаимоотношениях двух ковбоев, в молодости да с тоски и одиночества  перепихнувшихся в палатке – и пораженных на всю жизнь любовью, точно финским ножом. Циник скажет, что список наград есть всего лишь показатель пресловутого (подлинного или мнимого) господства представителей сексуальных меньшинств в сфере большого и толстого киноискусства. Но, каким бы ни было отношение к этим меньшинствам, вряд ли стоит сомневаться в том, что создатель «Ледяного шторма», «Крадущегося тигра» и «Скачек с дьяволом» кино снимать умеет.

Грубый, выверенный и безжалостный текст Анни Пру превращен у Ли в завораживающее своей некоторой монотонностью и недосказанностью зрелище, хоть и сползающее время от времени в типичный «голубой гламур»: обнаженные пастухи, отары златорунных овец и купания нагишом на фоне открыточных пейзажей недаром напомнили иным критикам о невинных играх древней Греции (рекомендуем внимательнее глянуть на краснофигурные вазы). При этом, Ли пошел куда дальше классических лент гей-кино, к примеру, «Филадельфии» Джонатана Демме (1993) или полуподпольного и шокирующего своей откровенностью «Большого всплеска» Джека Хазана (1974), сводившихся к утверждениям, что «гей  –  тоже человек» и «гей – это звучит гордо» (см. Gay Pride в Гугле и Википедии). Для Ли эти тезисы не нуждаются в доказательствах, он невозмутимо рассказывает о самых обычных людях и притом последовательно взрывает все штампы образа ковбоя и вестерна как явлений массовой и устоев американской культуры – по красочной формулировке одного из старейших актеров США Эрнста Боргнина, «будь Джон Вэйн жив, он перевернулся бы в гробу». Эффект выходит примерно тот же, что получился бы при виде нежных поцелуев товарища Сухова и красноармейца Петрухи или страстных объятий Верещагина и Абдуллы в «Белом солнце пустыни».

Этот взрывной  –  и преходящий  – эффект нарушения жанровых канонов и социальных стереотипов наиболее интересен в фильме, потому что в остальном Ли снял обычную историю любви, старательно спрятав ту трагедию насилия и «окраинной гомофобии», о которой недвусмысленно говорила в свое время Анни Пру. Если отвлечься от гомосексуальной, а точнее бисексуальной составляющей, перед зрителем предстанет всего-навсего американский перепев какого-нибудь давнего европейского фильма с неторопливым адюльтером, задумчивыми мелодиями дождя, стареющими любовниками и легкой экзистенциальной грустью. Разве что сей перепев с условным названием «Мужчина и мужчина» по-голливудски гипертрофирован и тотален;  уж если любовь – то такая, что жизнь вне редких пасторалей Горбатой горы становится лишь фоновым мельканием каких-то фанерных декораций и говорящих автоматов в ролях жен и родственников.

Но мелькающий фон и есть Америка – страна, которая никому не отдаст своих ковбоев. Да, «Горбатая гора», лента попросту невозможная во многих других странах, увенчана лаврами, в Нью-Йорке, Вашингтоне и Сан-Франциско проводятся гей-парады, еще где-то разрешены однополые браки и пишутся диссертации о различных аспектах гомосексуальной поэзии и лесбийской прозы, но вся эта тонкая защитная пленка скрывает глубокие разломы, где рядом с политическими и гражданскими свободами царит ненависть и карается непохожесть. И суть не в чьем-то пристрастии к педерастии или преступной любви к курению: сквозь прорехи в маскировочной сети политкорректной болтовни прорывается то обыкновенная дискриминация по этническим или половым признакам, то дискриминация обратная, которой становится нынче все больше и больше, то какая-нибудь «Нация ислама», то Новый Орлеан и американские ракаи времен «Катрины».

«Столкновение» Поля Хаггиса (2004), фильм, опередивший «Горбатую гору» в битве за «Оскар» (призы за лучший фильм года, лучший сценарий и лучший монтаж) – как раз об этом. Судьба  ленты сложилась странно: снятый с крошечным по западным меркам бюджетом в 6 миллионов долларов, хотя и с такими актерами, как Сандра Баллок, Мэтт Дилон и Райан Филипп, фильм по техническим причинам не смог участвовать в «оскаровском» состязании минувшего года, да и этом году попал в поле зрения критики лишь благодаря титаническим усилиям дистрибюторов из «Лайонс Гейт», закупившим ленту прямо на фестивале в Торонто. Сравнение двух оскароносцев стало уже повсеместным, а на форумах IMDB [http://www.imdb.com/], крупнейшего кино-портала мира, не утихает оживленная дискуссия о том,  какой из фильмов затрагивает проблемы, более релевантные для американского общества: ведь «Столкновение» повествует о расизме и шире –  о нетерпимости. Сторонники «Столкновения» стоят насмерть: недаром, как с горечью заметил один из участников этой дискуссии, до сих пор легче увидеть на экране поцелуй белых мужчин, чем черного мужчину, целующего белую женщину – и, кстати, наоборот.

Прежде всего, «Столкновение» - крепко сделанное кино, с хорошей и крепкой игрой, с блестящими диалогами, с интересным монтажом, опять же напоминающим европейские образцы; это клубок сюжетов, связанных едиными героями и заверченных вокруг кражи автомобиля и убийства в Лос-Анжелесе. Недостаток этой ленты в той навязчивой дидактичности, с которой в головы зрителей вбивается message: все не так, как кажется, и у каждой вещи и явления имеется оборотная сторона. Полицейский-расист может задрать негритянке юбку, а может и спасти ее, рискуя жизнью, из горящего автомобиля и к тому же трогательно ухаживать за своим больным отцом. Полицейский, возмущенный расизмом напарника, может ни за что ни про что застрелить чернокожего подростка. Богатая женщина, презирающая «цветную» прислугу, может внезапно осознать, что та – ее единственная и лучшая подруга. И так далее, ибо «Столкновение» напичкано подобными «свежими» сюжетными ходами.

Куда познавательней не реверс медали, где по мысли Хаггиса всевозможные львы возлежат рядом с ягнятами (овечки «Горбатой горы», ау!), а ее аверс  –  тот мир, где все «как есть». А это мир, сплошь состоящий из черных дыр толерантности, мир, где все ненавидят всех  – богатые бедных, бедные богатых, сослуживцы  – своих коллег, пакистанцы – «испаников» и негров, черные – белых и белые – черных. Мир, кое-как залатанный показной политкорректностью и лицемерием: легче промолчать, чем испортить себе жизнь и карьеру; нарушение заведенного порядка и само право на высказывание становятся сомнительной привилегией маргиналов. Чернокожий телережиссер, чью жену лапает полисмен, молчит: неприятностей не оберешься, тем более минетками баловались в машине. Полицейский, доложивший по начальству о напарнике-расисте, становится изгоем; да и шефу участка, негру, скандал вовсе не к чему: впереди повышение и пенсия, расист  – полицейский опытный и хороший, «да и что это значит, значит я у себя на участке расистов покрываю? Не хочешь с ним работать? Так ты, приятель, в рапорте-то лучше напиши, что страдаешь непроизвольным испусканием газов и патрулировать потому должен в отдельной машине, вот и все».